ПРО СНИМОК-ПОБЕДИТЕЛЬ WPF
Диплом в МГУ я защищал по фотоочерку. К сожалению, фотоочерк как жанр сейчас ушел, остались одиночные жанровые снимки. В редакции мне редко давали задания, всегда старался искать их сам. Я опытный фотограф именно в ТАССовском плане: знаю, что нужно, что правильно, что подходит. А ещё я «темач»: всегда любил снимать темами, и каждая шла на «ура». В то время я подробно снимал медицину, обожал эту сферу, и сейчас очень люблю работать с материалом о медиках. Считаю их великими людьми. Мне, по крайней мере, везло на встречи с хорошими врачами.
Прочитал я заметку про девочку Расу, которой пришили ножки после того, как отец случайно отрезал их сенокосилкой. Сделать об этом репортаж было моим личным решением.
Я связался с микрохирургом Рамазом Датиашвили. Это было уже после того, как операция завершилась успешно, и Раса находилась в Филатовской больнице на реабилитации. Рамаз приходил к ней туда: осматривал, перевязывал. Я сделал очень большой репортаж. Одна из фотографий, представленная на World Press Photo, как раз соединяет Расу и Рамаза: она у него на руках, у нее перебинтованные ножки, он ее несет и прижимает так, по-отцовски. Теплая-теплая фотография получилась, главный снимок этого материала.
Девочка была маленькая, на съемку никак не реагировала. Сам Рамаз относился к фотографированию очень доброжелательно. Во-первых, понимал, конечно, что это реклама. Во-вторых, мы с ним просто подружились. Работать было приятно, общаться – одно удовольствие. Я ехал туда каждый раз как на праздник. Рамаз потом приходил к нам в редакцию, в «Фотохронику», мы пили кофе, он рассказывал про тонкости и сложности своей работы. Как-то поверил он мне. К медику очень трудно войти в душу, они с трудом открываются, а здесь он почувствовал, видно, что я хочу искренне рассказать об этой истории. В этом смысле мне повезло, потому что он позволял делать очень многие вещи: например, снимать, как Расу купают в ванной, как ей голову шампунем намыливают.
Вообще, это была марафонская съемка: длинная, объемная. Начиная, я не представлял, в какой репортаж это выльется. Чтобы такой очерк появился, мне пришлось восстановить всё происшедшее с девочкой. Сейчас не принято снимать, реконструируя события, а тогда мне понадобилось обойти всех, кто участвовал в этой операции. «Операции» не только в хирургическом смысле, а во всей цепочке событий. Это ведь было почти криминальное дело: многие люди нарушали инструкции, поступали на свой страх и риск, только чтобы спасти ребёнка.
Дело было в середине июня 1983 года. Датиашвили тогда работал в 51 больнице, в отделении микрохирургии, первом таком отделением в Советском Союзе. Рамаз провел в операционной 12 часов и уже спал дома, когда ему позвонили: везут девочку с отрезанными ногами. Трагедия случилась в литовском совхозе «Вадактай». Трёхлетние двойняшки Раса и Аушра играли в поле, а их отец работал рядом на сенокосилке. Раса присела, чтобы спрятаться в густой высокой траве, отец её не заметил, и ножки девочки попали под лезвие.
Началось дикое кровотечение. Местная фельдшер сделала всё, что могла: забинтовала, обезболила, и девочку повезли в ближайшую больницу. Много лет спустя женщина с ужасом вспоминала, что отрезанные ступни в панике забыла на столе – пришлось возвращаться. Льда не было, их обложили мороженой селёдкой.
В больнице стало ясно, что Расе не помогут: ни оборудования, ни квалификации местных врачей для этого не было. Выход один — Москва. Соседняя Латвия предоставила военный самолёт и по специально расчищенному воздушному коридору он долетел до Шереметьево.
Датиашвили готовился к операции. В 51-й больнице детских врачей и анестезиологов не было, он стал звонить в Филатовскую, чтобы получить разрешение оперировать там. В Филатовской брать на себя такой риск никто не хотел. Рамаз пригрозил партийными взысканиями, тогда согласились. Он разбудил своего коллегу-хирурга и попросил его быть ассистентом. Второй ассистенткой стала студентка-медсестра. Для операции требовался микроскоп, который был заперт в специальной комнате – Датиашвили вскрыл её под свою личную ответственность.
К моменту, когда Расу привезли, она была без ножек уже 12 часов. Рамаз взял в руки отрезанные ступни и пришёл в ужас: их переморозили — на ощупь они были как дерево. Операция шла 9 часов и в какой-то момент пришитые ступни начали теплеть: по соединенным сосудам потекла кровь! Это была первая в мире операция по одновременной реплантации обеих ног.
Жаль, конечно, что девочке не повезло с родителями: алкоголики. Ей же со всего мира начали присылать игрушки, деньги на выздоровление, но они всё пропивали. Мать даже торговала этими игрушками… мрачная история. В результате их лишили родительских прав, и девочка моталась по клиникам и санаториям. В Москве её приютила гардеробщица Филатовской больницы, которая сама жила с детьми в коммуналке. Позже родители Расы умерли: мать от белой горячки, отец – от рака. Сейчас Раса живет в Германии, вышла замуж за русского немца, родила ему дочку – в общем, нормальная сложилась у девочки и семья, и жизнь в целом, и всё это благодаря Рамазу Датиашвили.
У Рамаза после этой операции начались большие неприятности. Он ведь был совсем молодой кандидат медицинских наук, 33 года. Перед операцией первым делом позвонил своим начальникам, профессорам: «Давайте соберёмся вместе, прооперируем девочку». Понятно, что в этом случае все регалии, всю славу получили бы они. Но ему сказали: «Обработай культи и забудь». Другими словами, оставь ребенка инвалидом. Он сказал «нет». Стал бороться, и победил.
Вся ответственность на нём была. К примеру, когда после операции девочка еще лежала в Филатовской больнице, заметили, что от нее идёт плохой запах. Местные врачи боялись к ней подойти: вдруг гангрена. Ждали Рамаза, чтобы он приехал, разбинтовал, сказал, что и как. Оказалось, малышка просто сходила под себя – её надо было помыть и перепеленать. Но никто этого не делал, хотели, чтобы ответственность брал на себя только Рамаз, потому что на девочке были сосредоточены все средства массовой информации. Телевизионные каналы, газетчики, фотографы – все-все около нее кружились.
Когда стало ясно, что девочка выздоравливает, Рамазу начали вставлять палки в колеса. Сработала элементарная человеческая зависть: ему не простили успеха. Например, телевидение хотело устроить встречу Расы с Рамазом и пилотом самолета, который вез девочку из Литвы. А в больнице сказали: «Нечего Рамазу светиться, пусть на телевидение идет палатный врач».
В результате Рамаз Датиашвили в начале 90-х уехал в США. Занимается там микрохирургией, преподаёт, работает в лучших госпиталях и университетских клиниках — признанный специалист. Я перед ним снимаю шляпу, он великий хирург. Беда России в том, что медицинское сообщество выдавливает врачей такого класса.
В серию для World Press Photo вошло шесть или семь моих снимков про Расу. Но там произошла интересная вещь. Фотограф, который был членом жюри от Советского Союза, мне потом рассказывал, что в финал вышли два материала: мой и американца. Тогда ведь не было электронных средств, фотографии представляли в бумажном виде. На обороте снимка была написана страна и автор. Смотреть членам жюри на эти подписи было нельзя, но они подсмотрели. Кто вышел в финал? Американец и русский. И отдали американцу первое место. Хотя выяснять страну-участника было незаконно. Так проявились, как сегодня бы сказали, санкции против нас.
ПРО СЪЕМКИ МЕДИЦИНЫ
Несколько месяцев я ездил со «скорой помощью» института нейрохирургии имени Бурденко по вызовам, связанным с нейротравмами. Так я познакомился с совершенно великолепными людьми.
Мой приятель, нейрохирург Сергей Ключников говорил: «Если каждого больного пропускать через свое сердце, никакого сердца не хватит — на десятом пациенте я скончаюсь». У меня наоборот: я всегда снимаю эмоционально, заражаюсь материалом. Мне важен сам процесс: снимаю, снимаю, снимаю — кажется, вот это интересно, и это, и то. Потом, когда готовые фотографии смотрю на столе, выбираю кадрк, который кажется наиболее эмоциональным.
Первая заповедь – не держать кукиш в кармане. Когда идешь на медицинскую съемку, ты должен идти с совершенно открытым забралом, не нести никакой гадости людям. Медики как никто закрываются, и тогда ты к ним уже не попадешь. В те годы, 70-80-90-е, было счастливое время: все двери были открыты, можно было постучаться в любую, и тебя пускали. Я приходил на «скорую» к главному врачу, представлялся: «Из фотохроники ТАСС, хочу поездить с линейной машиной бригады «скорой помощи», посмотреть, как врачи работают». — «Без проблем. Какую хочешь подстанцию?» Я говорю: «Рядом с редакцией, на Брянской улице». Он звонит главному врачу 4-й подстанции: «Такой-то придет к вам, примите». Так я подружился с врачами.
Когда мне надо было снимать психиатрическую больницу, я две недели там жил: ночевал в приемном отделении. Через меня приходили все, кого привозила скорая психиатрическая помощь. Зам. главного врача меня опекала, поверила, что я гадостей не сделаю, что мои снимки не оскорбят никого, не унизят. Очень сильный получился репортаж, убедительный — там были, действительно, и лица, и сама психиатрия. Правда, никуда он не пошел, так и лег в архив «Фотохроники».
С одним из этих снимков произошла неприятная история. В «Фотохронике» был сотрудник, который работал в отделе, где «контрольки» — маленькие снимки — подклеивали в альбомы с текстом. Видно, через него, прошел этот мой репортаж, он его запомнил. Потом он уволился и перешел работать в «Литературную газету». В какой-то момент «Литературка» готовила материал про карательную психиатрию. Якобы, людей запирали в психиатрические больницы за политические взгляды, за убеждения и так далее. Было такое, не было – не знаю, меня не сажали. Вышла статья, огромная, на целую полосу. Нужна была иллюстрация. И этот человек, недолго думая, взял фотографию из моей съемки. Что значит «взял»? Зная, что она есть в архиве, купил, официально приобрел для «Литературной газеты» снимок, который я сделал в психиатрической больнице №3 имени Гиляровского. На снимке медицинская сестра придерживает старушку, у которой делирий – приступ белой горячки. Эту фотографию поставили под статью о карательной психиатрии. Мне звонит главный врач психиатрической больницы: «Валер, ты что сделал? Мы тебе доверились, а ты нашу больницу такой грязью облил». Я был в шоке: «Что случилось?» – “«Литературку» последнюю видел?” «Нет, не видел». «А ты посмотри». Я взял в секретариате газету, у меня волосы дыбом встали. Обычная медсестра, обычная старушка, которую привезли из дома с алкогольным приступом – при чем тут карательная психиатрия? В общем, путь в эту больницу мне с тех был пор закрыт. А ведь поначалу люди мне поверили…
Это самое важное в медицине — чтобы тебе доверяли. Тогда пустят и в реанимацию, и в реабилитацию, и на переливание крови. Детский морг я снимал — даже туда меня пустили. Сжигание маленьких трупов снимал в Николо-Архангельском крематории. Семью лесбиянок снимал. Началось время Перестройки, когда снимать можно было все. Но никуда это не пошло, просто легло в мою творческую биографию.
Раньше медицину снимали по-другому. Кровавых историй, которых сейчас выплескивается очень много, тогда не было. Да и ТАССовская фотография всегда отличалась корректностью во всем, в любой области. Редакция не допускала никаких фривольных фотографий, они оставались у нас в архиве. Сам главный редактор четко следил, чтобы снимки были нарядные, праздничные, мажорные. В том числе и медицина.
Вспомните медицинские снимки тех времен: сплошные символы. Резко – шприц в руках, и нерезко – лицо медсестры, которая что-то этим шприцем делает. Смешная фотография по сегодняшним меркам, согласен, но она какой-то образ создавала. А залезать в рваную рану, снимать операционное поле, кровищу — такого просто не давали делать. У нас была, как раньше говорили, медицина без больных и без крови.
Такую медицину снимал и я. Например, надо было снять работу «скорой помощи» при аварии. Что такое авария? Сбила машина человека, он лежит на асфальте. Я приходил на 4-ю подстанцию к знакомым врачам: «Ребята, надо организовать». — «Без проблем. Кого кладем? Давайте, шофера». Шоферу наматывают бинт на голову, он ложится, рядом на корточках присаживается врач с тонометром». Еще надо показать, что дело произошло в плохую погоду, так что еще трое человек в кадре с зонтами стоят, закрывают этого якобы сбитого машиной от дождя. Смешная фотография, но такая у меня есть.
***
