В павильонах «Мосфильма» — тюрьма. Снимается российский ремейк культового американского сериала Prison Break. Продюсер фильма Денис Евстигнеев — о черных и белых, искусстве татуировки и о мифической русской тюрьме.
Citizen K: Почему из многих успешных американских сериалов для ремейка был выбран именно «Побег из тюрьмы»?
Денис Евстигнеев: Это была идея Константина Львовича Эрнста. Он мне позвонил как-то утром. Ну, он же все делает с диким азартом. Позвонил — а мы снимали другой фильм — и сказал: «Бросай все, мы купили Prison Break». И все. И повесил трубку. Я вообще ничего не понял. Что такое Prison Break — не знал, сериала не видел… Это потом я уже послал за ним на «Горбушку», посмотрел и осознал, ну, какого масштаба задача стоит. А как это решалось — я не знаю.
CK: Тогда начнем с главного — с тюрьмы. Вот их тюрьма, Фокс Ривер. Чистенько, все сидельцы — только из-под душа, в белых маечках, синеньких комбинезончиках. А в нашем представлении заключенный — на грязных нарах, небритый, вонючий, в телогрейке и, скорее всего, с туберкулезом. Если делать их тюрьму — никто не поверит. Если нашу — какой же это ремейк?
Д. Е.: Как ни парадоксально это звучит, «Побег из тюрьмы» — совсем не про тюрьму. Главное в этом сериале, точнее, в фильме, потому что Prison Break — настоящее большое кино,— это сюжет, история. Это история спасения брата братом, а ни в коем случае не сериал «Зона». Каждая секунда этого фильма стучит зрителю в голову только одним — убежит или не убежит. Вот уже вроде осталось чуть-чуть, вот-вот уже получилось — и нет, новая преграда, новое отчаяние, новая надежда. И снова главное: убежит—не убежит.
Все это в оригинале потрясающе придумано и написано. Вот это и есть предмет ремейка, это надо было брать без всяких вопросов и сомнений. И, разумеется, огромная ценность американского фильма в изобретательности, с которой герой продумывает побег. Конечно, мы воспроизводим все эти инженерные решения, выдумки, приспособления, детали, с помощью которых он делает невозможное возможным.
Когда речь идет об адаптации, все дело в тщательности подхода. Чтобы сохранить, с одной стороны, верность исходному материалу, а с другой — дистанцию по отношению к нему. И тогда можно сделать все что угодно.
CK: Фильм, может быть, не про тюрьму, но без тюрьмы в нем не обойтись. Все-таки как вы переносили на русский экран американскую тюрьму?
Д. Е.: Американская тюрьма чистенькая, белая, там хорошие полы, фитнес-клуб… И такая тюрьма в нашем кино невозможна.
Кино вообще построено на мифах. Стерильность американской тюрьмы тоже миф, он же в сотнях фильмов воспроизведен. А для нас тюрьма — это Бутырка, сто человек в камере. В реальности сегодня российские тюрьмы совсем не такие: они тоже покрашены, они достаточно, ну, я бы не сказал цивильные, но они уже отличаются от мифа. А нужен миф. Поэтому мы построили свою «настоящую русскую тюрьму».
Мы только об одном страшно жалеем, просто страшно — но у нас не было выбора, ну не могли мы так сделать. Вместо двери в американской тюремной камере — решетка. И, находясь снаружи, мы на просвет видим то, что происходит в камере. А в русских тюрьмах — железные двери, и чтобы увидеть то, что внутри, надо открыть дверь. И кинематографически это ужасная потеря. Но мы изначально знали, что не пойдем на такую подмену — это была бы уже большая неправда. Мы врем по мелочам — как и американцы, кстати,— потому что в таком сериале нельзя не соврать. Но по большому счету мы не врем. Например, одежду — робы для заключенных — нам шили в обычной российской тюрьме.
Мне кажется, что актеры совершенно по-другому надевают эти робы, зная, что они сшиты заключенными.
CK: В оригинальном сериале пружина тюремных отношений, как и причина первого бунта,— конфликт белых и черных. This is War — как поется во второй серии. Казалось бы, напрашивалась прямая параллель для российского сериала?
Д. Е.: Мы не стали этого делать. Потому что история кавказцев и славян — это история изначально депрессивная. Она… несказочная. А этот фильм — сказка. И мне кажется, что депрессивный фон ей не подходит.
Для сегодняшней Америки история белых и черных — это не наша история кавказцев и… остальных. Она другая. Время, когда в американском обществе все, что касается черных и белых, было как динамит, прошло. Настоящая острота осталась в 60-х. И в фильме это чисто иллюстративный, внешний момент — просто остановились на белых и черных, а могли сочинить синих и красных — лишь бы было контрастно.
А вот если бы мы показали кавказцев и некавказцев, вывели бы конфликт, который сегодня реально существует, то переполнили бы этим фильм, увели бы зрителя от сюжета, от истории двух братьев. И я не хотел, чтобы ее выдавила эта проблематика.
В чем-то нам оказалось, безусловно, тяжелее — к примеру, во второй серии, где бунт. У нас «московские» и «уральские» между собой борются — но внешне-то они абсолютно одинаковые! Поэтому мы даже досняли сцену, где просто показываем фотографии — вот это «московские», а это — «уральские», иначе зритель точно разницы не увидит. Так что отсутствием национального конфликта мы себе визуально, конечно, усложнили жизнь. Но стратегически — точно улучшили.
CK: Вентворт Миллер в роли Майкла — красавец, харизматик, феромоны клубятся. Как на главную роль был выбран Юрий Чурсин?
Д. Е.: Ну, у него с харизмой тоже все в порядке. Поначалу на кастинге мы искали именно то, что ты сказала,— феромоны. Юра появился за три дня до дедлайна. Все посмотрели — и я, и Костя, и сразу приняли решение. В Юре была такая дикая энергия, у него в глазу фанатизм, упертость, безумная вера в то, что он все сможет. Ну и потом — Чурсин просто блестящий артист.
Юра не просто на своем месте — он единственный, кто мог сделать это у нас. Я знаю весь — специально говорю жестко — весь рынок молодых артистов и еще раз повторю: он — единственный.
CK: Поговорим про бюджет. Можно на-звать какие-то цифры?
Д. Е.: Могу произнести одно слово — большой.
CK: Американцы в первом сезоне тратили от полутора до двух с лишним миллионов на серию и снимали каждую за восемь дней.
Д. Е.: Мы снимаем серию за семь дней. Пытаемся, то есть, а получается за восемь, так что тут мы с ними сошлись. Вообще есть много совпадений. Вот татуировка, например. Мы-то пошли своим путем, но когда уже начали делать, я с американцами связался — проверить, как делали они. Оказалось — один в один, вот как мы придумали, так они и делали. И за то же самое время: шесть часов они тратили на грим, и мы шесть тратим. Ну то есть поначалу было восемь, но я надеюсь, что выйдем на шесть.
А бюджет у нас в разы меньше.
CK: В Штатах сериал традиционно показывают раз в неделю. Наш зритель не привык к такой сетке. Как будете показывать вы?
Д. Е.: Хочу сразу сказать: показываем не мы, показывает «Первый канал». Они переходят на вертикальную сетку и будут показывать одну серию, то есть один фильм в неделю. Америка и многие страны Европы уже давно перешли на такой формат — фильм не транжирится за два месяца, а держится целый сезон. И в этом смысле «Первый канал» собирается сделать революционный шаг. Но хотя я считаю это абсолютно правильным и все было известно с самого начала, честно скажу: мне все равно тревожно.
CK: В американской версии довольно много насилия — режут пальцы, языки. Как у вас с этим? Будет кроваво?
Д. Е.: Пальцы режем, руку на станке отпиливаем. Высокая довольно степень кровавости. Ведь что двигает такого рода сюжет? Зритель с первой секунды понимает, что цена здесь — жизнь. Или смерть. Зритель и умирает с героем, и оживает вместе с ним, потому что деться некуда. Я знаком с людьми, которые говорили, что последние серии — я имею в виду оригинальный Prison Break — смотрели стоя. Просто не могли сидеть от напряжения. Вовлеченный зритель уже не обращает внимания на тюрьму, на антураж — его волнует только убежит—не убежит.
CK: И пропорция между отморозками и людьми, сохранившими человеческую суть, у вас тоже сохранилась?
Д. Е.: В фильме — я снова говорю про оригинал — очень верно сделано: плохих больше, чем хороших. Это очень правильно, здесь нам надо просто брать с американцев пример и не бояться этого. Почему мы всегда сопли разводим? Конечно, у нас больше плохих. Потому что если тебе есть с кем бороться — значит, есть сюжет. Есть там люди симпатичные, есть комедийные, ироничные. Но главное — больше плохих. И выжить среди плохих можно, только если у тебя есть убежденность, абсолютная, непреклонная вера. Если ты убежден — значит, сможешь. И выжить, и убежать.
