«Успех меня не изменил — он изменил мои возможности»

Рубрику ведет Ольга Ципенюк

Про корни

Что касается сходства с родителями — я, конечно, выродок. Потому что у меня всегда были интересы, абсолютно не связанные с профессиями, образом жизни и устремлениями родителей. Они у меня — такая очень традиционная, правильная, «заурядная» советская семья. Мама всю жизнь проработала лаборанткой, ну, которая в пальце дырку делала и кровь так «чмок-чмок» — в трубочки. А папа служил в армии, отслужил 31 год. Офицер-еврей, ты ж понимаешь… Папу я считаю человеком с загубленной судьбой. Я его почти не видел: тяжелая очень служба у него была. Он был «чернорабочим» армии — зампотехом батальона, комбатом. Родители — оба из Житомирской области, это такие настоящие еврейские места. Хорошо помню дедушку, хотя он рано умер,— Сруль Аронович был прикольный. Большой такой, породистый, характерный. Абсолютно шолом-алейхемовская или бабелевская история: сидел у забора с палочкой и наблюдал жизнь. С палочкой и в шляпе. А бабу Геню, бабушку, помню прекрасно — я больше всех на нее похож. Помню, как сидел у нее на коленях и трогал за шею, она у нее была мягкая-мягкая. Знаешь, у стариков здесь, под подбородком, такая бархатистая кожа…

Когда я стал старше, то понял, что дико похож на папу. Все, что меня в папе раздражало,— я все точно так же делаю. От положения рук до манеры ведения разговора, обидчивости, упрямства. Когда папа чего-то не понимал — он раздражался. Я всю жизнь делал вид, что все понимаю, а потом осознал, что далеко не все, и стал похож на папу, стал искренним. Папы уже нет, а мама жива. На нее я похож меньше. Мама очень хорошая. В молодости писала сочинения всем родственникам-школьникам, от ее учебы остался набор сочинений на любую тему, часть в тетрадках, а часть — в гармошках, шпаргалках, чтобы сразу списывать на экзаменах. И в школьном объеме знаний мама невероятно компетентна. То есть она знает все, что нужно знать, а на лишнее у нее не было ни сил, ни времени: нас с сестрой она вырастила фактически одна, папы никогда дома не было.

Про детство

Мама беременная поехала за папой на Дальний Восток, когда его отправили туда служить. Когда пришло время рожать, она пешком шла в роддом, часа четыре. Это было на озере Ханка, в 3 километрах от китайской границы. Детство я помню урывками, фрагментарно. Помню, как папа катал меня на санках по льду этого озера, и помню шнурок от шапки, который впивался в подбородок. Шапка цигейковая, черная и такая же шубка, у нее не сгибались рукава, и в нее надо было заходить, как в шкаф. Еще врезалось в память, как мы долго едем в поезде. Когда папу перевели в другой округ, поехали через всю страну — с Дальнего Востока через Москву на Украину. От меня изнывал весь вагон, я был ребенком обаятельным, но дико надоедливым. В 6 лет я у бабушки дома вставал на табуретку и пел «Бухенвальдский набат», а рот при этом так, знаешь, на сторону скашивал, чтобы было похоже на Магомаева. Еще я все время показывал пантомиму «Операция на сердце» — был как-то у папы в воинской части на концерте и там один солдат исполнял этот номер.

Про учение

В школу я пошел во Львове. Учились мы на русском, но 9 лет я учил украинский язык и литературу. Говорю по-украински спокойно, могу диктором быть. Ну, дня два-три потрындеть-потренироваться — и могу. Предметы любимые были — физика и литература. Физика Петра Никифоровича я обожал. А он после окончания школы со мной не разговаривал лет десять, не мог простить, что я не пошел на физмат. Но я рано очень понял, что меня интересует лицедейство — выпендриваться, кривляться, привлекать внимание. С 5-6-го класса бегал в драматический кружок — Народный театр при клубе торговли Львова, на этой знаменитой площади, где памятник Мицкевичу. Это был очень известный коллектив, на премьеры собирали народу как профессиональные театры. В те годы Богдан Ступка уже играл в театре Заньковецкой — я бегал на него смотреть. А подружились мы с ним много-много позже, лет 15 назад, и когда я сказал, что мальчиком бегал на его спектакли и, может быть, из-за него захотел стать артистом, он чуть не заплакал. Когда я поступил в Щукинское училище, на курс к Катину-Ярцеву, это было самое большое счастье в моей жизни: прочел свою фамилию в списке поступивших и трое суток не мог заснуть. У меня в жизни было три таких счастливых дня — когда поступил в «Щуку», когда меня Юрий Петрович Любимов взял на Таганку и когда дочь Сашка родилась.

Про дружбу

Сегодня ближний круг мой чрезвычайно мал — жена и дочка. Не знаю, может, к счастью, а может, к сожалению. Есть скорее товарищи в статусе друзей. Ну вот, например, Андрей Вадимович Макаревич, он очень близкий друг. Но в последние годы в силу возраста или характера то, что я делаю, не всегда разделяет он, а то, что делает он, не всегда нравится мне, скажем так. Становимся старше, принципиальнее как-то. К тому же есть посредники нашего общения — жены, дети, обстоятельства, которые очень влияют на отношения. Так что мы общаемся, но — вот правильное слово — научились обходиться друг без друга. А самых близких друзей, к сожалению, я уже похоронил. Одним из них был Олег Янковский. Мы были родственные души — сходилось то, о чем интересно говорить, над чем хочется смеяться, про что интересно сплетничать… Олег был идеальным для меня. И я, наверное, для него был собеседником, к которому тянуло. Даже Саша Абдулов, с которым нас связывала целая жизнь — 37 лет,— Абдулов другой. С годами выяснилось, что Олег — более мой человек. Саша — это бурлеск, события, неразбериха. Олег, наоборот,— тихушник, ни на что лишнее время не истратит, делает только то, что нужно. Более органичен для меня Олег…

Про любовь

Если говорить о молодости, то в смысле влюбчивости во мне было больше химии, чем логики, больше желания, животного чувства. И, безусловно, есть тип женщин, на которых я реагирую: блондинка с грудью и хорошей фигурой. Ум? Конечно, важен! Ты прекрасно знаешь мою жену: раз она меня терпит — значит, уже умница. Люди, которым удается прожить вместе много лет, могут друг друга раздражать, но врозь уже не могут. Потому что они создают друг друга. И, в общем, это, конечно, во многом наш случай. Мы вместе 31 год, и здесь история чуть сложнее, чем то, что называется «любовь». Я убежден в том, что главный кайф этой жизни в том, чтобы не облажаться перед человеком, который рядом и которого ты во многом сам создал. Потому что всем, что во мне есть хорошего, я наделяю Ксюшу — в ней оно хранится как в банке, не деформируется. Это меня дисциплинирует. И я должен по жизни вести себя так, чтобы не портить ей впечатление, чтобы ее не огорчать. Мы же все эгоисты — что бы мы ни делали для окружающих, мы все равно тешим свое тщеславие. И когда получается сделать что-то хорошее, то внутри все равно думаешь, «какой я молодец, как я вовремя это сделал»… От этого вырастают крылья. У меня в жизни, во всяком случае, это так.

Про успех

Я, конечно, считаю себя успешным человеком. Очень. Успех меня не изменил — он изменил мои возможности. А заработки в результате профессионального успеха или круг достойных знакомых и людей с неограниченными возможностями никак меня не изменили. Нет. И я абсолютно готов к тому, что в один прекрасный день успех уйдет. Больше скажу, сегодня успех в смысле узнавания, мелькания на экране меня вообще не интересует. Я никуда не хожу, потому что мне это неинтересно: нет профессионалов, не умеют делать телевизионные программы, не умеют делать радиопередачи… Я успешный человек в том смысле, что, если нужно сделать что-то, или решить, или помочь кому-то, или, если хочешь, на кого-то наехать, у меня есть силы, у меня есть авторитет. И я не только успешный — я счастливый. Потому что из 100 процентов задуманного процентов 80 у меня в жизни получалось. А если не получалось, то не получалось по объективным причинам, а не потому что я плох.

Про важное

Никаких жизненных установок у меня нет. Стремление есть только одно — быть порядочным человеком. Не врать, не предавать. Воровать можно — обворовывать нельзя. А то мы прямо все такие идеальные! Нас страна так воспитала, мое поколение, во всяком случае, что я не знаю, как можно в этой стране прожить, не воруя. Ну, ты понимаешь, что я имею в виду. У нас нет ни одного человека — так уж устроена эта система,— который мог бы отчитаться за каждую копейку и за каждое совершенное действие, что оно сделано идеально не с точки зрения человеческой порядочности, а с точки зрения законности. Все мы получаем деньги в конвертах, все мы получаем на лапу — каждый в своей профессии, в том или ином виде. А если б я этих денег не получал — был бы нищим по сей день, я в этом убежден, абсолютно. Но, наверное, самая искусительная вещь в моей жизни — это желание победить. Я вообще человек амбициозный и, когда что-то делаю, хочу убедить людей в том, что вот именно эту работу лучше сделать нельзя. Если делается что-то по моей инициативе, с моим желанием и участием — это должно быть лучшим. Зачем далеко ходить, я считаю, что могу умереть спокойно хотя бы потому, что есть фильм «Стиляги». Да, это кино поставил и снял Валера Тодоровский, а сделал его я! И я счастлив, горд и удовлетворен.

Про деньги

Деньги для меня — это свобода. Свобода вести себя достойно, ни от чего не зависеть, не проституировать, потому что тебе до такой степени нечего есть. Это замечательный инструмент нормального самочувствия и возможность делать только то, что ты хочешь. При этом у меня нет ничего, чего бы я хотел купить, но не могу себе позволить. Вообще нет. А если на меня свалится ниоткуда гигантская сумма — Ксюшке отдам. Сам ничего покупать не буду — все ей. А уж она найдет, что купить,— картины, которым я наверняка буду очень рад, тряпки-цацки будет покупать, они с дочкой это любят, и это нормально, они же женщины, живые. И я для этого работаю, чтобы они могли себе ни в чем не отказывать. А мне ничего не надо. Да, я люблю автомобили, но те, которые я люблю, у меня уже есть. А захочу другой — ну возьму и куплю. Самолет мне не нужен — на хрена он мне сдался? Стоянка, бензин… Да меня жаба задушит! Я вообще не люблю, когда деньги просто улетают — даже за друзей волнуюсь, у которых денег много, больше, чем у меня. Говорю иногда, е-мое, и вот на это у тебя ушло два миллиона долларов?! Убил бы… Лучше помочь кому-то, на доброе дело отдать, но не просто так выкинуть.

Про свободу

Для меня свобода — делать то, что хочу. И я все время делаю только это. А Болотная, Сахарова — по мне это все хрень собачья. Я ходил на митинг один раз, мы вместе пошли с «Гражданской платформой», с Мишей Прохоровым. И я пошел поддержать не Болотную — я пошел поддержать Мишу. Мне нравится то, что он декларирует, и я согласен с тем, что он хочет изменить. Верю, что у него получится, вопрос — сколько на это уйдет времени. Население у нас ужасно косное, нас никуда не сдвинешь. В России все происходит веками. И на нашем с тобой веку не очень много что изменилось. Ну да, были брежневские времена, но вот сейчас я не сильно могу тебе объяснить, чем они для меня отличались от сегодняшних. Я в своей профессии и в брежневские времена был как государство в государстве: делал, что хочу, и сейчас делаю, что хочу. Просто тогда было ощущение большей нужности, эффективности, востребованности того, что я умею. Сегодня зритель изменился, люди стали глупее, необразованнее, стали менее сентиментальными, их трудно заставить сочувствовать, плакать, переживать не за себя, а за кого-то. Мы ведь в России всегда больше переживали за другого, чем за себя, это сидит в менталитете, но вот сейчас куда-то ушло. Мы вообще стали какие-то беспородные, безликие, самость потеряли, все пытаемся быть на кого-то похожими…

Про страх

Если я чего и боюсь — то только за детей. Больше ничего не боюсь, точнее, меня ничего испугать не может. Старость, болезни, смерть — чего об этом говорить? Как кому на роду написано — так и будет. Не то что я об этом не думаю — думаю, но смерти не боюсь — сколько отмеряно, столько проживу. Я, главное, боюсь того состояния, когда захочу что-то сделать, а у меня на это не будет сил. Это самое страшное, все остальное решаемо.

Про Бога

Я верующий человек, но не прихожанин. Ничего не соблюдаю, не знаю ни христианства, ни иудаизма, что называется, «некрещеный-необрезанный». Верю только в отношения между людьми — больше ни во что. Что касается вопроса, есть ли Бог, есть ли высший разум или нет — мне хотелось, чтобы был. А если его нет, нужно придумать. Просто когда придумыванием занимались люди слабые и зависимые — получилась религия. И религию саму по себе я не люблю. Грубо говоря, я верю больше Булгакову. Но если это все было придумано для того, чтобы мне это пересказал Булгаков, тогда — слава Богу.

Про детей

Саша хотела бы быть влюбленной в то, во что влюблен я, хотела бы умиляться и восторгаться тем, чем восторгаюсь я, но так не всегда получается. И в этом традиционная, банальная, пошлая проблема отцов и детей. Решить ее я не пытаюсь — я ее принимаю, потому что, если начну решать, это станет насилием и тиранией. Вообще, я средний отец. То есть в бытовом смысле я замечательный, а с точки зрения участия в формировании личности моей дочери — плохой. И не потому, что ленился, а просто не очень умею находить контакт и говорить о том, о чем надо сказать именно в этот момент. Но, думаю, что то, как я себя веду, как поступаю, является для Саши моделью. Во всяком случае, она знает, что я никогда в жизни не сделал того, за что ей может быть стыдно.

Три слова о себе

Я самонадеянный мотивированный идиот. Надеюсь, идиот со знаком плюс. Потому что всегда берусь за то, что другие считают безнадежным, сомнительным или опасным.

Официально

Родился 22 января 1954 года в селе Гродеково Приморского края. Отец — командир мотострелкового батальона, мать работала в клинической лаборатории. Школьные годы прошли во Львове. В 1976-м окончил Театральное училище им. Б. Щукина. Затем восемь лет был актером Театра на Таганке, играл в основном второстепенных героев, покинул труппу после смены главного режиссера (вместо Юрия Любимова им стал Анатолий Эфрос).

В кино дебютировал небольшой ролью в фильме «Ваши права?» (1974), а широкая известность пришла к Ярмольнику после выхода картины «Тот самый Мюнхгаузен» (1979), где он сыграл сына главного героя. Снялся почти в 80 фильмах, среди которых «Сыщик», «Ищите женщину», «Человек с бульвара Капуцинов», «Француз». В «Московских каникулах» выступил еще и в продюсерском амплуа, за что получил приз «Золотой Овен». Обладатель премии «Ника» за лучшую мужскую роль второго плана («Барак»). Сыграл главную роль в последнем фильме Алексея Германа «Трудно быть богом» (2013).

В начале 1990-х стал ведущим на радио («Шоу Леонида Ярмольника») и телевидении («L-клуб», «Золотая лихорадка», «Гараж», «Форт Боярд»). Многолетний член жюри КВН. С середины 1990-х является продюсером (в числе последних работ — «Мой сводный брат Франкенштейн», «Стиляги», «Ку! Кин-дза-дза»).

На президентских выборах 2012 года Леонид Ярмольник был доверенным лицом кандидата в президенты РФ Михаила Прохорова. С октября 2012-го входит в федеральный гражданский комитет партии «Гражданская платформа». Возглавляет попечительский совет фонда помощи животным «Дарящие надежду».

Женат (супруга — художник по костюмам), имеет дочь.

ЗА

«Ярмольник может многое сделать в искусстве. Он представляется как бы несколько отвлеченным от жизни индивидуумом, смотрит на многие вещи со стороны, скептически так, с прищуром анализирует действительность… При этом остается живым и не слишком занудным. Главное, ему почему-то верят. Харизма, что ли, у него такая. Дон Румата, одним словом».

Алексей Герман, режиссер

ПРОТИВ

«Был у меня случай — позвонил Юлик Гусман, предложил побыть Ильичом в одной постановке. «Кто там еще?» — спрашиваю. «Сталин и Троцкий».— «А Сталин кто?».— «Кваша». Ну, Игоря я знаю, замечательный артист. «Согласен»,— говорю. На сцену вожди пролетариата должны были выходить по очереди. Сначала вышел я — в зале гул одобрения: «Похож, похож…» Потом Кваша — то же самое. А когда вышел Троцкий, паузы не было. Люди ржали и катались, потому что Троцкого играл Ярмольник».

Лев Дуров, актер

https://www.kommersant.ru/doc/2193661