Что нужно, чтобы в 64 года быть в хорошей форме?
Думаю, что ЗОЖ – это правильно. Но многое зависит от того, что досталось нам от пап и мам, бабушек и дедушек. Меня в этом убедили наблюдения за близкими. Вот, например, мой отец – он в 80 лет выглядел едва ли не лучше, чем я сейчас, но ничего специально для этого не делал. Правда, не пил и не курил, но и спортом никогда в жизни не занимался.
А вы?
Это были не систематические занятия, а, скорее, увлечения. Мой двоюродный брат, — он старше меня на 6 лет, живёт в Филадельфии уже давно, — в начале 60-х годов входил в сборную Украины по конькобежному спорту. Я учился во втором или третьем классе и мне очень нравились его длинные беговые коньки, но они были страшным дефицитом. И вот брат достал их на мою детскую ногу — ботинки из свиной кожи, с длиннющим язычком, с мехом. Даже сейчас помню запах. Я с ними практически спал – такая это была редкость и роскошь. Начал заниматься: бегал, помню, 500 метров за 42,5 секунды, это был первый юношеский разряд. Брат входил ещё в сборную Украины по велоспорту, но это меня не увлекло: своих велосипедов не было, приходилось ходить в секцию, а меня уже больше манила театральная студия. Ещё в школьные годы я плавал — на львовском стадионе СКА, в открытом бассейне. Мне очень нравилось, особенно зимой: вода была теплее воздуха, от неё шёл пар, это было как-то романтично. Плавал я кролем и тоже имел юношеский разряд.
На коньки сегодня встаёте?
Нет, а зачем? Мне это уже неинтересно. Да и мышцы сейчас не те, и реакция не та – не как, скажем, 25 лет назад. Я очень люблю водить машину и именно за рулём понимаю, как она изменилась.
В спортивное русло эту любовь к вождению вы никогда не пытались перевести – гонки, ралли, автокроссы какие-нибудь?
Нет, нет. Это очень опасные виды спорта, а у меня семья, я дорожу женой, детьми и внуками. Так что на машине я лихачил, но в спорт не тянуло.
Спорт был собственным выбором, или родительским?
Собственным. Я всегда был инициативным и беспокойным, а родители принимали очень опосредованное участие в том, чем я занимался. Спасибо папе с мамой, что никогда не перечили и не мешали — всё, что мне нравилось, интуитивно нравилось и им. В том числе то, как я чуть ли не с дошкольного возраста что-то изображал и кривлялся. Любил, стоя на табуретке, петь песни, — «Бухенвальдский набат», к примеру, его тогда пел Муслим Магомаев, которого у нас в семье, естественно, обожали. Папа меня однажды взял на концерт художественной самодеятельности в свой гарнизон, там солдат показывал пантомиму «Операция на сердце», это было фантастически смешно. Я пришёл домой и полностью пантомиму повторил. Потом ещё лет тридцать зарабатывал деньги, показывая её параллельно с «Цыпленком табака».
Давайте вернёмся к спорту. Подтянуться сколько раз можете?
Подтягиваться я не могу. Какое-то время назад, не разгоревшись, подтянулся широким хватом и порвал сухожилия на обоих плечах. Сейчас с постоянной физиотерапией, с таблетками обезболивающими могу работать, но если высоко поднимаю руку, чувствую — что-то не срослось. Это не лечится и само не проходит. Если совсем припрёт, нужно делать операцию: шансы успешного исхода пятьдесят на пятьдесят, плюс минимум трёхмесячный реабилитационный период — ни в кино не сняться, ни спектакль не сыграть пока не восстановится полная работоспособность.
У нас журнал «Мужское здоровье», а не «Мужские болезни», хочу напомнить.
Именно поэтому я спортом не занимаюсь — чтобы сохранить здоровье (смеётся). Спорт я люблю смотреть.
Но зарядку, зарядку-то делаете?
Делаю минут пятнадцать, из них десять – плаваю.
Где плаваете?
Дома, у меня есть бассейн. Да-да, мне 64 года и я заработал себе на бассейн – вот справка из налоговой (смеётся).
Как выглядит ваша зарядка?
Разминаю шею, ноги, приседаю. Тщательно качаю пресс – Ксюша, жена, твердит, что у меня живот. Пресс качаю на специальной скамейке – у меня проблемы со спиной из-за трюков, которые в молодости мы с Абдуловым всегда стремились делать сами. Саша был главным заводилой: потасовки, прыжки с третьего этажа на коробки — всё собственными руками, собственным телом. Но там ведь как: два дубля получались, на третий — ты долбанулся. По молодости ушибы проходили за три-четыре дня, а через пятнадцать-двадцать лет всё вылезло в виде хронических повреждений. В общем, пресс я качаю так, чтобы разгрузить спину. Но, если честно, не могу сказать, что живот становится меньше — он уменьшается только если ты постоянно про него помнишь и держишь мышцы. Сейчас на съёмках фильма Валерия Тодоровского «Одесса» у нас главная шутка — как раз про живот. Я играю 70-летнего героя, а Женя Цыганов — молодого красавца, любимца женщин. И команда «мотор!», негласно означает «Цыганов — втянуть живот! Ярмольник – распустить!».
Вы, насколько я знаю, фанат водных развлечений.
Обожаю сёрфинг — друзья втянули. На самом деле, я всегда о нём мечтал, но встать на доску под парусом мне казалось совершенно недостижимым. Это, на мой взгляд, один из самых красивых видов спорта и очень древний: двигателя нет, только доска и парус – палка, тряпка и верёвка. Есть и более технологичная разновидность водных развлечений – аквабайки, водяные джеты, это я тоже пробовал. Меня тренировал Эрик Рой — трехкратный чемпион мира по фристайлу, настоящая легенда экстрима. Он, кстати, родоначальник фрирайда в аквабайке. Эрик Рой тренировал и Михаила Прохорова, мы вместе совершали спортивные вылазки, путешествия с физической нагрузкой. На стоячем джете я спокойно катаюсь и сейчас. Трюки делать не буду, но проехаться – проедусь с удовольствием. Я вообще отношусь к категории людей не могут просто валяться на пляже — мне нужно плавать на чем-то, кататься, нырять.
Похоже, настало время поговорить про дайвинг.
Я дайвер со стажем. Меня втянул Макаревич – Андрей в этом смысле фанат, мы вместе весь мир обныряли. Но погружение с аквалангом — одно из самых опасных морских развлечений: на глубине любая оплошность или поломка могут обернуться смертью. У нас с Андреем на Таити был случай, когда инструктор чуть не погиб: долго нас готовил, мы погрузились вместе, а он забыл открыть вентиль. Хорошо, что мы были рядом, и поняли, в чём дело — дали свой «октопус», открыли ему баллон.
На лыжах катаетесь?
Да, меня на лыжи поставил Иван Дыховичный в 1988 году в Гудаури. Ваня здорово катался, — он вообще был очень спортивный.
Сразу встали и поехали?
В течение одного дня, да. У меня всё в порядке с координацией, точнее – тогда было в порядке (смеётся).
Актёрская профессия требует определённых физических данных, фактуры – вы когда-то над этим специально работали?
Да, когда готовился к съёмкам у Германа. В какой-то момент он сказал: «Хочу тебя о чём-то попросить, хотя думаю, это невыполнимо. Мне нужно, чтобы в одной сцене ты выглядел, как Сильвестр Сталлоне». Не знаю, от чего я был в большем шоке – от самой просьбы или от того, что он произнёс имя Сталлоне. Я тогда целых три года ходил в спортзал, качался каждый божий день.
Использовали спортивное питание?
Что-то специальное ел – белковые коктейли, что ли. Но у меня организм устроен так, что я очень трудно набираю мышечную массу, даже если правильно ем. Наступил долгожданный момент, мы сняли эту сцену, качаться я бросил – и ровно через неделю стал таким же, как и был. Через неделю!
Какой была программа тренировок? Какие задачи, кроме достижения сходства со Сталлоне, поставил Герман?
Нужен был торс: спина, плечи, шея, грудь, пресс. Так-то я весь фильм в металлических доспехах, кубиков на животе не видно. Но для одной конкретной сцены я должен был «нарастить» фактуру.
Удалось?
Ну, не до такой степени, чтобы кубиков стало прямо восемь – но видно было, что пресс имеет форму. Кстати, американцы в кино достигают этого не одними тренировками: они, конечно, качаются, но не только — немного грима, чуть-чуть правильно поставленного света, всё остальное подрисовано. Если ты в принципе правильно сложен и есть хоть какие-то зачатки фактуры, всё можно гримом утрировать. Здесь тёмненьким помазать, тут светленьким — сразу «дельта» будет рельефнее, что надо – уйдёт, что надо — станет выпирать.
На экране вы отлично держитесь в седле
Те же три года для съёмок «Трудно быть богом» я почти каждый день тренировался в верховой езде. Но в картине этого почти нет — я там, по-моему, сижу на лошади один раз, или два. И один раз на осле (смеётся).
Не обидно, что столько усилий было потрачено?
Нет, нет, это были замечательные тренировки. В основном – в Чехии, на природе. Но с тех пор я в седле не сидел, я больше люблю с лошадьми фотографироваться, с их красивыми глазами и умными мордами. Хотя, если честно, глупее и пугливее животного не бывает. Там, в Чехии, был случай: я в галопе иду по полю, слева — какая-то ферма. И вот из-под забора, – из-под изгороди такой, – выскакивает заяц, или кролик, не знаю. Мой конь, испугавшись, идёт налево — просто рвёт галопом вбок под углом в девяносто градусов. А я, естественно, лечу ещё метров восемь по инерции: он налево, я – вперёд.
У этой роли был потенциал изменить ваш имидж, актёрскую судьбу, профессиональную карьеру.
Потенциал был, — и, думаю, я им в определённой степени воспользовался. «Трудно быть богом» в целом стоит отдельно от нашего кинопроцесса. Это другое кино, другой режиссёр, другой способ существования в кадре, в материале в целом. Как объяснить… В любом, даже самом прекрасном фильме, ты играешь роль. А там я не играл — я просто был. Даже «жил в кадре» — громко сказано: просто существовал — и я, и все остальные. Герман взял меня, потому что он представлял себе Румату именно таким, хотя этот образ вызвал сильные споры у тех, кто любит Стругацких, кто вырос на этой книге. Но Герман сам не был суперменом и считал, что настоящие герои не похожи на героев в обычном понимании — это не гиганты-блондины с голубыми глазами и правильным профилем. Герман искал в людях и силу, и слабость, которыми они побеждали обстоятельства.
Как сегодня вспоминаются те съёмки?
Скажу без кокетства – это была самая значительная работа в моей жизни. Даже если бы я очень захотел, то не смог бы объяснить, чем именно это было так здорово, так невероятно. Понять такое может только человек, который прошёл через подобное. А объяснять это другим — как рассказывать байки на творческой встрече со зрителями. Природу этой профессии, этих амбиций, этой мечты, которая есть у артиста о попадании в роль, в образ, а, главное, ощущения того, что получилось – объяснить это всё совершенно невозможно. Что ещё вспоминаю? Во время съёмок мы часто ссорились с Германом. Мы очень разные, и в то же время во многом похожи: он упрямый – я упрямый, он принципиальный – я принципиальный, он капризный – я капризный. Но работали вместе так долго, что стали практически одной семьёй.
Какие нереализованные амбиции у вас остались? По-прежнему — сыграть Хлестакова и короля Лира?
Так я сейчас играю короля Лира.
Вы имеете в виду…
Да, именно. Съёмки в фильме «Одесса» Валерия Тодоровского. Это стало понятно прямо на площадке: я король Лир и я неправильно прожил жизнь, или, может быть, правильно – здесь и сейчас в этом можно разобраться. Роль для меня эпическая, символическая и всё, что меня волнует в образе короля Лира, я имею возможность сыграть. Это гораздо больше, чем просто отец трёх дочерей. Да и для Валеры это особое кино. У него было две мечты, ещё с тех пор, как он учился на сценарном – «Буги на костях» и «Холера в Одессе». Обе эти мечты воплотились: первая – в фильм «Стиляги», вторая воплощается сейчас в фильм «Одесса» – и я рад, что имею не последнее во всех смыслах отношение к этим проектам. Сценарий совершенно замечательный. До Валерия Петровича Тодоровского, до тех проектов, которые мы с ним делали вместе, я знал только одного гениального человека, умеющего писать необыкновенные сценарии – это Григорий Горин. Сценарии, по которым можно не снимать кино: достаточно прочесть и ты всё увидишь перед глазами. Валерин сценарий – такой же. И необыкновенную атмосферу на площадке может создать в первую очередь тоже он, Тодоровский, поэтому я обожаю с ним работать.
Вам не удалось снимать фильм об Одессе в Одессе.
Да, к сожалению, я в этот город не въездной. Теперь у нас есть Крым, но нет возможности снимать в Одессе. Украинские националисты за мои высказывания включили меня в чёрный список СБУ, Службы безопасности Украины. При том, что говорил я только одно: «неважно, чей Крым, главное — чтобы людям жилось хорошо». И по сей день так считаю. Но Севастополь – город славы русских моряков. А что касается национализма, то он на Украине был всегда. Я же вырос во Львове и знаю об этом не понаслышке, не из газет и телевидения. Украинские националисты, бендеровцы, ненавидят абсолютно всех – не только москалей и жидов.
Вы ощущали смутную вину за то, что фильм не может быть снят в Одессе в том числе из-за вас?
Нет, нет. Я Валерию Петровичу говорил, что если это станет главной проблемой — он может искать другого артиста. Для меня было важно, чтобы, фильм в любом случае состоялся, и то, что придумано, было бы реализовано. Хотя, естественно, Тодоровский знал, до какой степени я хотел у него играть — дело в том, что мой персонаж очень похож на моего отца. А я в этой роли очень похож на Григория Иосифовича – соседа Валеры в его одесском детстве. Мы не очень схожи внешне, но, видимо, по какой-то пластике, микромимике, по интонации совпадаем, как все старые евреи (смеётся).
Вы себя чувствуете старым евреем?
Нет, но прекрасно понимаю, какой он: добрый, мудрый и бесконечно сомневающийся, правильно ли он прожил жизнь, — как гражданин, как отец, — кому был предан и что сделал не так.
А вы, лично вы в чём сомневаетесь?
Во многом. В страхах своих, прежде всего. Человеку вообще свойственно бояться, а чем старше он становится, тем осторожнее себя ведёт — начиная с того, как спускается по лестнице, кончая тем, какое решение или чью сторону принимает в той или иной ситуации. Это и есть сомнения и страхи, которые я пытаюсь в себе победить. Хотя мне намного симпатичнее тот Ярмольник, который сначала делал, потом думал. Да, жизненный опыт в том и состоит, чтобы с годами делать меньше ошибок — если ты не идиот, конечно. Но мне нравилось время, когда я что-то делал не так, когда шёл напролом.
Были ситуации, когда идти напролом оказывалось эффективнее, чем в обход?
Самый показательный случай – с «примусом» на Патриарших. Там планировался памятник Булгакову работы скульптора Рукавишникова — даже не памятник, а целый скульптурный ансамбль. Он должен был состоять, представьте, из Иешуа га Ноцри, идущего по водной глади пруда, из кота Бегемота, Мастера с Маргаритой и самого Булгакова. Но главное – посреди пруда планировался двенадцатиметровый фонтан в виде примуса. В общем, прекрасное московское место хотели совершенно изуродовать. Мы это бесконечно обсуждали, страшно возмущались. И в какой-то момент, — мы катались на лыжах в Австрии, с нами был Андрей Макаревич, — моя жена Ксюша предложила написать по этому поводу письмо Путину. Полночи мы с Андреем писали петицию, я обзвонил ещё человек двадцать уважаемых деятелей культуры, заручился их подписями. Вернулись в Москву и я поехал в Рыбный переулок, в приёмную президента Владимира Владимировича Путина. Передаю письмо и остаюсь сидеть там же, на диванчике. Ко мне подходит капитан, спрашивает: «Что вы, уважаемый Леонид Исаакович, сидите?» Говорю: «Как — что? Жду ответа на своё письмо». – «Ну что вы, так быстро это не происходит. Письмо будет доставлено адресату, не волнуйтесь». Я сел в машину, доехал буквально от Красной площади до Нового Арбата – звонок по мобильному телефону. «Добрый день, Леонид Исаакович, с вами говорит Дмитрий Анатольевич Медведев». Он тогда отвечал за связи Владимира Владимировича с населением. «Внимательно изучили ваше письмо. Видите ли, мы занимаемся делами федерального масштаба, а Патриаршие пруды — территория городского подчинения, так что лучше вам с этим письмом обратиться в мэрию». Я отвечаю, что дело не в федеральном или городском подчинении, дело в истории Москвы. И если мы будем её уродовать, нам будет стыдно перед потомками. Говорю: «Нельзя ли всё-таки уточнить, когда именно письмо попадёт к президенту?» – «Не волнуйтесь, обязательно попадёт». «Хотелось бы, чтобы как можно скорее». Через несколько дней включаю телевизор, а там по всем каналам мэр Лужков сообщает: «Раз москвичи не хотят этого памятника, значит, его не будет». Раздаётся телефонный звонок, в трубке — незнакомый голос: «Добрый вечер. Вы смотрели программу «Время»? Удовлетворены результатом? Всего хорошего». И — гудки отбоя. Вот такая булгаковщина. Лужков потом со мной не разговаривал года, наверное, три. Нас помирила его жена Лена Батурина — я вёл день рождения Лужкова и, в общем, история закончилась ко всеобщему удовольствию. Удовольствием я называю то, что прекрасное историческое место – Патриаршие пруды – не было изуродовано. Потом, кстати, нам прислали официальное письмо за подписью министра культуры Швыдкого: о том, что ансамбль Патриарших прудов признан памятником садово-парковой архитектуры и не подлежит никакой реконструкции.
Что сейчас для вас самое важное?
Конечно, я не могу жить без работы, без спектакля, который мы играем с Колей Фоменко, без кино, которое мы снимаем сейчас с Валерой. Я абсолютно счастливый человек, я работаю до изнеможения с утра до ночи и вечером мне хочется скорее лечь спать, чтобы утром проснуться и опять работать. Но сейчас главное в моей жизни — двое внуков. Я никогда не представлял, что так будет: жил себе, жил и не предполагал, что внуки перевернут моё представление о счастье, да и о самой жизни. Теперь я смотрю на мир их глазами и мне это невероятно интересно, всё заиграло другими красками. Старшему внуку в ноябре будет четыре года — это самый невероятный возраст. Его наблюдения, его вопросы, его шутки – это что-то фантастическое, на уровне Григория Израилевича Горина, который мог до старости оставаться ребёнком – ведь больше всего мы любили в нём именно естественное и в то же время парадоксальное детское восприятие жизни, наивность, лёгкость взгляда на мир. Конечно, я хочу, чтобы у меня была работа, — без неё я заплесневею, — но самое большое удовольствие, то главное, чем я теперь чаще всего делюсь с друзьями — это впечатления и новости от внуков.
На какой вид спорта похожа ваша жизнь?
На русский бильярд — не пул, не снукер, а именно русский бильярд: самые тяжёлые шары, самые узкие лузы, когда для точности удара играет роль даже сотая часть миллиметра. Эта игра не терпит суеты, требует абсолютного покоя и рассудительности, она для очень терпеливых, умных и мастеровитых.
Мы плавно подошли к последнему вопросу — три слова, которые характеризуют вас точнее всего.
Я, наверное, рисковый. Это слово вмещает в себя и смелость, и решительность, и авантюризм. Я очень везучий – это одно из главных моих качеств и в жизни, и в профессии. А ещё, — не потому что я хочу, чтобы мне завидовали, хотя, пусть завидуют и пытаются получить такое же ощущение от своей жизни, — я счастливый.
