Почему нам не удалось встретиться в раздевалке?
Потому что в спортзал я не хожу. В какой-то момент у меня появился знакомый тренер и я несколько месяцев три раза в неделю мотался к нему куда-то в Кукуево, проклиная всё, потому что дорога с пробками занимала дикое время. В результате понял, что спортзал мне не нужен. Может быть, где-то внутри сидят какие-то детские страхи или обиды, не знаю — в общем, это совсем не мое пространство.
Но со спортом в детстве были отношения?
В детстве я, понятное дело, перепробовал двадцать кружков, пятнадцать секций — все, что было можно. Борьба, тяжелая и легкая атлетика, самбо, дзюдо, лыжи. Все — по полтора-два месяца: прыгаешь в какой-нибудь радиотехнический кружок, потом в судостроительный, потом в авиамоделирование. Больших амбиций у меня не было, о профессиональном спорте я никогда не думал, особенно после того, на школьной эстафете сломал переносицу.
Вроде ничего не видно.
Видно, конечно: я в детстве был курносый, а не такой как сейчас.
Сейчас — вполне мужественно, мне кажется.
Ну да, наверное. Я бежал с одной стороны школьного здания, мальчишка бежал с другой, и на углу мы столкнулись — он лбом, я переносицей. Лоб, конечно, крепче, чем нос, так что — сломал. Но отвращения к спорту у меня это не вызвало. Тем более, эстафета была выездная, в чужой школе, за нее давали освобождение от уроков — в общем, какая-то приятная история.
Но лыжи-то в вашей жизни остались.
Да, это то, что я люблю и привил своим детям с трехлетнего возраста. Златоуст, где я родился, это Южный Урал — горы, большая длинная зима, так что лыжи – популярный досуг. Беговые, конечно. Отец имел какие-то разряды, очень это дело любил и меня с трех лет на лыжи поставил. Сделал такую уздечку — веревка накидывалась на шею, концы пропускались назад под мышками и соединялись палкой-перекладиной. Я за нее держался и гордо ехал. Долгое время был совершенно уверен, что это и есть лыжный спорт. Отец мчал меня по горкам, по лесам, — 20-25 километров за день, — и считал, сколько раз я упаду: сегодня пять раз, завтра всего три. А на горные лыжи я подсел уже будучи взрослым.
Полностью променяли горные на равнинные?
Полностью. Когда приезжаешь куда-то в Европу покататься, везде есть небольшие трассы для беговых лыж. Каждый раз думаешь – надо, наверное, вечер уделить этому делу. Но не уделяешь. Хотя беговые лыжи – это здорово, это сложный вид спорта, во многом — на выносливость.
В чем их адреналин, в чем кайф?
В беговых лыжах нет адреналина, но это как привитая любовь к бегу. Вот я, к примеру, с какого-то времени, — последние, наверное, лет десять, — минимум четыре-пять раз в неделю занимаюсь ходьбой: 8-10 километров в быстром темпе, плюс спортивная площадка. Без этого уже просто не могу. Я когда место жительства в Москве выбирал это был важный фактор — чтобы неподалеку было где ходить на воздухе. Если не после ночной смены и не надо затемно на съёмку, то с утра я — в «Лужники», или на Воробьевы горы. Часа полтора ходьбы, плюс зарядка минут на двадцать.
Что за зарядка?
Обычный комплекс упражнений — растяжки, отжимания, подтягивания. Все, что надо, как говорится, от головы до хвоста.
Сколько раз подтягиваетесь?
Подтягиваюсь мало — в силу крупного веса, наверное.
Отжимаетесь?
Отжимаюсь нормально — сто раз отожмусь. Не подряд, конечно, а подхода в три-четыре: отжимания, приседания, пресс, потом повторяешь по кругу. Как-то это называется — а, да, интервальная тренировка.
Делаете с удовольствием?
Вопрос не в удовольствии, я просто по-другому уже не могу. День-два без этого — уже себя дискомфортно чувствую. Это ведь не только про бег и здоровье, а прежде всего про время и пространство, где ты находишься сам с собой. Рано утром, когда рядом никого нет, никто еще не замусорил тебе голову, ты идешь по красивому парку, у тебя хорошее настроение. Даже если не выспался, все равно — кровь разгоняется, появляются силы подумать о наболевшем, о предстоящем, спланировать наступающий день.
Неужели только думаете? Что, и по телефону не разговариваете?
Конечно, разговариваю. Мама моя, к примеру, точно знает: если я не позвонил с утра, значит, сегодня не был на пробежке. Мама встает рано, часов в семь-восемь, так что утром самое время поболтать: как вчера день прошел, какие планы на сегодня. Дальше, ближе к девяти, уже можно звонить кому-то по работе, примерно представляя, кто проснулся, кто нет, решать текущие вопросы.
Эта зарядка — обязанность или привязанность?
Дело, повторюсь, не в зарядке а в привычке именно так начинать день. Постоянный ритуал превращается в кайф: с утра встал, выпил два-три стакана горячей воды и пошёл на свои полтора-два часа. Иду через «Лужники» и выхожу к Усачевскому рынку, где меня ждёт заслуженная морковка: иногда я там перекусываю, иногда что-то покупаю домой и мы вместе готовим завтрак, иногда назначаю там утренние встречи: если в 8 стартанул, значит в 10 на Усачевском можешь уже с кем-то позавтракать, обсудить дела.
Зимой по холоду тоже ходите?
А как же! На все виды погоды у меня есть и костюмы, и кроссовки. Обувь — самое сложное. Я не очень разбираюсь в марках и моделях, мне сыновья помогают это все покупать. Главное — хорошая подошва, потому что все набережные, все, что вокруг Воробьевых гор — это чистый лед практически всю зиму.
Как возник этот утренний ритуал?
Был период, когда я не следил за собой, просто разболтался. Очень поправился — весил 148 килограммов. И однажды понял, что не могу ходить. То есть я как бы шел, но каждые сто метров мне обязательно нужно было сесть.
Как же вы снимались?
На съёмках ты этого не замечаешь: приехал на машине, вышел, шагнул в одну сторону, в другую, здесь сел, здесь встал. А вот если вдруг нужно пройти двести-триста метров, ты понимаешь, что задыхаешься и в какой-то момент реально не в состоянии сделать следующий шаг. Это был прямо ад какой-то — до чего я себя довел. И решил, что дальше так не может быть: мне тридцать с небольшим лет, а я не могу двигаться. Без всяких тренеров, без чьих-то советов начал ходить, просто ходить каждое утро. Начал с десяти минут. Было сложно, честно, прямо очень тяжело давалось. Потом стал увеличивать время. В общем, это оказалось спасением и перешло в привычку: вот уже больше десяти лет для меня это как почистить зубы.
Вы не едите мясо. Давно?
Два года.
Почему?
Честно — не знаю. Я и с виду мясоед, да, в общем, и был мясоедом. В какой-то момент отпала свинина — просто перестал ее есть. Постепенно отпало и остальное мясо. Дольше всего держались хамон и прошутто: я люблю ездить в Италию, бокал красного вина под эти ломтики — там так проводишь целые вечера. Но потом и это отвалилось.
И все-таки, почему? Животных жалко?
Нет, просто не хочу. Правда, раз в два-три месяца очень хочется сосиску — для меня это вкус детства. Ну, покупаю и съедаю. Хотя не думаю, что наши сосиски – это мясо. А рыбу ем во всех ее проявлениях, морепродукты тоже ем. Мяса просто не хочется. Хотя если организм в какой-то момент потребует — я ему не откажу.
Вы же любите готовить. И как без мяса?
Да, шашлык, плов, шурпа в огромном казане на пятнадцать-двадцать друзей — раньше это всегда было на мне и доставляло огромное удовольствие.
А что сейчас?
Сейчас в том же огромном казане я готовлю уху.
Расскажете, как худели для съемок проекта «В кейптаунском порту»?
Это была смешная история, да. Мы с режиссером Сашей Велединским давно на эту тему общались, я хорошо знал сценарий. Саша говорил: «Пробовать тебя не буду — сыграешь Пахана. Если, конечно, похудеешь». Я знаю, что могу совершенно спокойно на 15-20 килограммов похудеть, если есть такая задача — просто собраться и за полтора-два месяца сбросить вес. Так что не особо за себя волновался. Время шло, фильм готовился к запуску долго. Встречаю кого-то, мне говорят: «Велединский с проектом опять встал». Ну, встал и встал — это нормальное явление. Я поехал спокойно на «Кинотавр», а «Кинотавр», в общем, не способствует потере веса. Возвращаюсь в Москву, время идет. Вдруг звонит Велединский: «Ну что, ты похудел?» — «Да». А сам понимаю, что, мягко говоря, не очень. Спрашиваю: «А что? Вы же встали». «Кто тебе сказал?» — «Ну кто-то». «Да нет, это мы на три дня вставали в связи с переездом. Все нормально. Приезжай, хочу посмотреть, как ты выглядишь». Я впадаю в панику: «Слушай, Саш, я сейчас не могу, у меня съемки каждый день». — «А когда можешь?» Дело происходит, допустим, в понедельник. Я себе дни накручиваю, говорю: «Ну, давай в среду следующую. То есть в четверг». «Ты что, это долго! Вечером сегодня заезжай». — «Никак не могу, снимаюсь в Ярославле», — а сам иду по Фрунзенской набережной. В общем, у меня реальная паника. Велединский говорит: «Ладно, давай в четверг».
Вам так хотелось сыграть эту роль?
Дело не только в роли. Есть ряд режиссеров, с которыми у тебя даже не отношения, а химия — то, ради чего ты находишься в профессии. Помимо того, что мы с Сашей давно дружим, это еще и невероятное удовольствие от работы. Ну, конечно, дело было еще и в том, что я пообещал похудеть и не сдержал слова. В общем, я успокоился, что у меня есть дней десять. Вдруг буквально через три минуты Велединский перезванивает: «Сбрось пока хотя бы фотку». Я стою на набережной, пытаюсь снять «селфи» — и понимаю, что ни один ракурс не работает: щеки не втягиваются, подбородок висит. Пришел домой, говорю жене: «Оля, не знаю, что делать».
Она ведь дизайнер и наверняка дружит с «фотошопом».
Именно. В общем, сделали фото, она поджала щечки немножко, тут подтянула, там обрезала. Отправляю, Саша пишет: «О, нормально! Ну, все, до четверга». И с этого дня я перестаю есть. Сажусь только на воду, два раза в день хожу по десять километров — десять утром, десять вечером. Дело было летом, а я надевал термобелье и обматывал себя пищевой пленкой.
Чем кончилось?
Приезжаю в назначенный день к Велединскому домой, захожу — а там такой запах! Он говорит: «Я пельмени варю. Будешь?». А у меня маковой росинки десять дней во рту не было, я понимаю, что если съем три пельменя, меня просто разорвет. Говорю: «Не-не, я не голодный». Он осмотрел меня, говорит: «Все замечательно, работаем». То есть я пришел практически к тому образу, который жена создала «фотошопом».
Десять дней на воде — как-то совсем экстремально.
Я раз в год голодаю, так что мне не привыкать. Делал это и в каких-то специальных местах, но могу и сам, никуда не выезжая. Конечно, удобнее сбежать в глушь, где нет соблазнов, нет тусовки, нет ничего. Есть замечательный детокс-центр под Киевом, в Пуще-Водице, я там был несколько раз. В Киваче был. На Алтае был в замечательном месте под названием Улутай — они там даже парфюмом запрещают пользоваться, чтобы не было раздражителей в воздухе. То есть там нет ни еды, ни запаха еды, никаких вообще посторонних запахов. Но это же Горный Алтай, воздух невероятный, горы, лес, голубые озера — чувствуешь себя там просто великолепно несмотря на неделю-десять дней чистого голода. Здесь ничего тяжелого нет — сложен первый, максимум — второй день. На третий день ты уже есть не хочешь, а дальше лично у меня включается такой правильный азарт, когда думаешь «ну что, четыре дня продержался, завтра что-нибудь съем». Назавтра проходит полдня, говоришь себе «дотяну до вечера». И так добавляешь день, еще день, еще…
Как вы себя чувствуете во время голодания?
Прекрасно. На голоде намного быстрее высыпаешься: достаточно четырех часов и у тебя совершенно свежий ум — чистый, быстрый, легкий.
В Москве тоже можете себе такое устроить?
Здесь, конечно, сложнее. Но бывает подходящий момент, если семь-десять дней нет плотного графика. Когда съемки идут, голодать сложно — не только из-за времени, а потому, что нагрузки больше. Ну и сам съемочный процесс детоксу не способствует: тут сигаретка, там печенюшка…
Курите?
Да, но борюсь с этим. Дважды бросал, держался по три года, сейчас перешел на IQOS. Ппонимаю, что могу взяться и перестать курить, но оба раза, когда я это делал, в первые две недели – плюс десять килограммов, минимум. Думаю, это на уровне моторики — вместо сигареты тащишь в рот что-то съедобное. А все эти «нарезай с собой морковку, яблочки, сельдерей» — при актерской жизни такое трудно реализуемо.
С алкоголем какие у вас отношения?
Дружеские (смеется). Я, — как наверное любой взрослый человек, — проходил разные стадии отношений с зеленым змием, но последние пять-семь лет могу их охарактеризовать именно как дружеские: ни один из нас не пытается победить. Мне совершенно не сложно на долгие сроки отказываться от выпивки, почти без усилий. Я ведь понимаю, что алкоголь это псевдорасслабление — за это мы его и любим. Особенно, когда находишься в жестком рабочем ритме, когда начинаешь загоняться: возвращаешься домой в час ночи, смотришь на график и понимаешь, что так будет завтра, и послезавтра, еще ближайшие полтора-два месяца. Глоток алкоголя — и напряжение спадает. Но этот спад обманчив, потому что с утра-то нужно на работу. Так что когда у меня сложный график, я вообще отказываюсь от спиртного.
Просто говорите себе: «с первого по десятое я не пью»?
Да. Например, когда в Кронштадте снимался «Шторм», в Москве снимался проект «Эпидемия». Даже не в Москве, а в дальнем Подмосковье, 50-80 километров от города. Я снимался в обоих проектах параллельно и в течение трех месяцев не имел ни одного выходного: два дня — в Москве, два — в Кронштадте, потом день в Москве, день — в Кронштадте. Ездил ночным поездом — отказался от «Сапсана», потому что там получается только три часа на сон, а в ночном поезде за 7,5-8 часов успеваешь выспаться. В этот период я осознанно отказался от алкоголя, хотя соблазн, конечно был: прекрасная компания, вечером после съемок все вместе идут перекусить, отдохнуть. Но мы же полумерами не ограничиваемся, выпить 50 граммов водки — какой смысл? В итоге ляжешь в три часа ночи, а завтра день будет точно таким же — и что? Если работаешь без выходных, срабатывает накопительный эффект: начинаешь существовать на автомате. А когда проекты невероятно интересные, хочется быть адекватным, искать какие-то решения вместе с режиссером, с партнерами — алкоголь с этим плохо сочетается. Да, для меня это свои маленькие подвиги последних лет: когда можешь сказать «сейчас не буду». Спокойно, мотивированно, в первую очередь — для себя.
У вас ведь дома нет телевизора?
Нет, и очень давно.
Представьте себе обывателя, у которого телевизор есть. Он его включает — и вы примерно на каждом канале. Не боитесь, что вас так много?
На самом деле, я отсекаю массу проектов.
Есть те, на которые, — если можно было бы отмотать время назад, — вы бы не согласились?
Есть, есть. Здесь вопрос, конечно, чуйки. Понимаете, ведь не бывает так, что кто-то говорит: «Давайте соберемся и сделаем плохое кино, или по-быстрому снимем паршивенький сериал». – И все в ответ: «Давайте, давайте, ох, какая интересная идея». То есть на входе ты веришь, что будет происходить что-то хорошее. Кино – невероятно коллективная история, и когда паззл складывается, это чувствуешь уже в первые дни работы. А если не складывается — тоже чувствуешь. Но актер – единственный человек, который не может уйти с проекта. По большому счету, уйти может кто угодно — режиссер, оператор, вся команда. Да, это вопрос конфликта и штрафов, но без них проект продолжится — их заменят. Актер уйти не может. Не знаю, что должно произойти, чтобы я ушел — просто потому что это нечестно по отношению к проекту и к работе вообще. Если у тебя есть уважение к своей профессии, ты все равно будешь до конца. Да, бывает, что уже на третий-четвертый день все понимаешь, и думаешь «эх, я бы сейчас отмотал назад, я бы доплатил, только чтобы здесь не быть», потому что все, что говорилось до запуска, на площадке выглядит по-другому.
Хороших проектов — больше?
Каждый фильм – отдельный мир. На проект ты тратишь полгода, а то и год, это кусок жизни. Проживаешь этот кусок в маленькой, точнее, большой семье: каждый день встречаешься, вы вместе пьете кофе, начинаешь узнавать, какие у твоих партнеров проблемы, болячки, дети, мамы. И если этот человеческий ансамбль сходится, если сценарий и режиссер тебе близки и понятны — ты находишься в состоянии невероятного подъема, даже если проект очень тяжелый. Слава Богу, такие есть.
У вас они идут, похоже, один за другим: «Домашний арест», «Шторм», Велединский…
Велединский для меня — эталон бескомпромиссности: он будет сидеть без работы, но делать только то, чем горит или что считает нужным. «Домашний арест» – проект, где все сошлось: Буслов, Слепаков, Козлов, сценарий, актерский ансамбль. «Шторм» — это режиссер Боря Хлебников, работа с которым — чистое счастье.
Актер – заложник внешности, хотя вы цитировали своего преподавателя, который говорил «фактура — дура». Не мешает, что вы тащите за собой довольно устоявшийся образ?
Наверное, да, мне сложно сыграть выпускника балетной школы.
Именно. Ваш герой — крепкий мужик, иногда с хитрецой, иногда простачок, иногда суровый, но в целом это обаятельный образ хорошего русского человека. Не смущает, что вы всегда будете именно таким?
На самом деле, это сложный, но правильный вопрос. После «Домашнего ареста» на меня посыпалось огромное количество похожих предложений, от которых я отказывался.
Похожих — каких? Какой образ может заставить вас отказаться от проекта?
Нет однозначного определения — вот образ, вот роль, от которой я откажусь. Прежде всего, читая сценарий, я должен героя полюбить — неважно, отрицательный это персонаж, или положительный. От чего это зависит? От того, что я четко понимаю его мотивацию. Иногда читаешь, и думаешь: «Не хочу быть на его месте». То есть я могу это сделать, но мне неинтересно, неприятно, я не хочу на три месяца в это погружаться. Быть адвокатом своей роли — важно, но это не главный момент в принятии решения. У меня было так в «Домашнем аресте» с Семеном Слепаковым, которому я безумно благодарен за то, что в итоге стал сниматься. Но все произошло совсем не сразу. Семен мне прислал сценарий первой серии — помню, я лежал дома на кровати и дико хохотал. Мы не были знакомы, он позвонил, я говорю: «Семен, очень здорово, очень смешно, замечательная история. Удачи вам, но я, к сожалению, в этом сниматься не буду». Надо отдать должное Семену, он уперся. Сказал: «Саша, давай встретимся, пообщаемся». Я подумал – ну, уважаемый человек, надо встретиться, нормально объяснить что к чему. Встретились, я говорю: «Семен, мне этот персонаж неприятен». Сказал так, как чувствовал — мне не за что было полюбить этого героя. Важно понимать, что герой на тот момент был совсем не такой, каким вы увидели его на экране. «Понимаешь, — говорю, — я читаю и вижу мерзотного типа».
Он был изначально прямо вот мерзотный?
Да. Мы стали с Семеном его обсуждать, он спрашивал: «Ну, а как, как можно повернуть такое восприятие?» Я стал набрасывать что-то: «Пускай он трех классов образования, пускай алкаш, грубиян, все, что угодно, но он безумно любит свою жену. Да, он способен дать ей в глаз, глупость какую-то сделать, но мы должны понимать, что так он проявляет свою любовь, просто потому что не знает, как это делать по-другому. Хорохорится, как третьеклассник себя ведет, глупо, смешно, но ему кажется, что именно так действует настоящий мужик». Семен стал эту линию развивать, и в результате герой стал таким, каким вы его увидели.
То есть вы стали соавтором — пусть не сценария, но образа.
Стал, да. Мы начали вместе что-то придумывать, Семен говорил: «Да, клево, давай так и сделаем». Вся история, которая между нами с Аней Уколовой происходит, на этом держится. И персонаж стал обаятельным, живым, узнаваемым и зритель стал понимать, почему он так действует. Я ведь изначально отказался, потому что именно этого не было — цепляться было не за что. Если у тебя герой, его поступки, его мотивация не находят отклика — ты можешь работать, можешь сделать это неплохо на уровне ремесла, но чтобы это в тебя прямо вот попало, чтобы ты завибрировал, задрожал — такого не будет. Может, я говорю банальные вещи, но у нас в профессии это действительно так. Когда мне Боря Хлебников объявил про «Шторм», — за год, наверное, до съемок сказал, что пишет историю на нас с Максимом Лагашкиным, — я ведь до первого съемочного дня никому не говорил, что снимаюсь у Хлебникова.
Боялись сглазить?
Знаете, есть проекты, которым ты говоришь «да» и больше вообще не думаешь: проект запустился, ты отснялся, жизнь продолжается. А здесь после прочтения сценария со мной что-то такое было… Я просто залип в этот материал. Ни с кем не общался, только жена знала и агент — я никому не говорил, как мне хочется, чтобы это состоялось. «Сглазить» — неправильное слово, я просто очень, очень боялся, что что-то не срастется.
Не верили своему счастью?
Да, да, именно это ощущение. И хотя роль писалась для меня, все равно ведь были какие-то пробы. Кто бы ни говорил «это все формальность, мы на вас это делали, это для вас писали» — все равно в любой момент продюсер или канал могут сказать «давайте еще поищем, посмотрим, пускай будет вариативность». Кто-то из актеров тоже замечательно попробуется, и соберется какой-то консилиум, который решит: «Все-таки при прочих равных, в этой конфигурации, с этими партнерами эта история так срабатывает лучше». Но все срослось и я сыграл.
Второй сезон «Шторма» будет?
Не знаю, правда. Никто не знает. Это будут решать продюсеры.
И все-таки вернемся к вопросу образа или нелюбимого вами слова «амплуа». Один именитый российский режиссер сказал мне: «Я бы снял Робака в роли Ельцина, вот единственный актер, который у нас может сыграть этого человека». Вы бы хотели сыграть Ельцина?
Нет. Точнее, это вопрос истории, образа, драматургии. Мне Гриша Константинопольский предлагал играть Ельцина в «Пьяной фирме». В результате там великолепно сыграл Колтаков, он — мастер перевоплощения ровно в том жанре, в котором это надо было Грише. Я бы так не сделал. Там нужны были какие-то карикатурные моменты, они работают в этом фильме прекрасно — но я так не могу. Мне интересен Ельцин, но не как фигура с отголосками «Домашнего ареста» — понятно, что более облагороженная, но все равно отвечающая восприятию страной: простой мужик из Екатеринбурга, рубаха-парень — такой ведь образ в голове у людей. Наверняка, этот человек был не таким, был, наверное, многослойным и многосложным. Если будет материал, который так его представит — это интересно, в такое можно погружаться и копаться. Но должна быть какая-то драматургия, позиция режиссера — сам по себе я к этому не готов.
Есть роль, которую вы мечтали бы сыграть?
Когда-то давно в театре у меня была мечта сыграть чеховского Иванова. Но сейчас — не думаю, что мне это будет интересно. Может, это возрастное, а может быть то, что в Иванове для меня было ценно, я уже в жизни перешагнул, пережил и ушел дальше. Хотя и сегодня считаю, что это одна из интереснейших ролей в нашей классике, прекрасная драматическая амплитудная история.
У вас есть профессиональные страхи?
Когда заходишь в любой проект, есть некое волнение. К роли, какая бы она ни была, — простая история, непростая, — ты все равно подступаешься: услышит ли тебя режиссер, поймет ли. Ну, и, наверное, мой бич, — который я обратил в свой конек, — это дикция.
Боитесь, что вас будет плохо слышно?
Я знаю, что у меня иногда неразборчивая речь. Но вопрос не в том, что я не могу с этим справиться. Просто есть вещи, которые нельзя выговаривать. Может быть, конечно, я придумал это себе в оправдание, и тем не менее — есть вещи, которые неважны. Я когда-то работал в Театре Маяковского, и любимая фраза Андрея Александровича Гончарова была «Слова – это причудливые узоры на канве поведения». Текст можно сказать как угодно, но есть моменты, когда больше важна эмоция. Иногда сказанный впроброс, проболтанный, зажеванный текст, дает точное психологическое ощущение — ты понимаешь, что́ в этот момент чувствует персонаж. Мы с Борей Хлебниковым на озвучании «Шторма» какие-то моменты обсуждали, оставляя их осознанно: «Будем переозвучивать?» — «Нет, не надо. Если ты сейчас скажешь четче, мы потеряем нерв сцены, напряжение, все будет по-другому». При этом, конечно, прав зритель, который возмущается: «Что это он там говорит? Ничего не понятно!». Вот это мои страхи: как сделать, чтобы и слышно было, и чего-то эмоционально важного за четкой дикцией не растерять.
Традиционных завершающий вопрос нашей рубрики — на какой вид спорта похожа ваша жизнь?
Поскольку я спортсмен еще тот, то и жизнь моя выглядит также (смеется). На самом деле, ассоциация, которая у меня возникает — не спортсмен, а бурлак. Бурлак, да. Не то что я тащу какую-то ношу невыносимую, нет — это другой груз, жизненный. С каждым днем ты меняешься, взрослеешь, если что-то тебя сейчас не особо задевает — значит, нужно было до этого дожить, через это «что-то» пройти. Тогда для тебя это было важным, а сейчас осталось багажом; пусть он нужен не каждый день, но рано или поздно ты им воспользуешься, прежде всего — в профессии. Ведь все, что ты можешь сделать со своим персонажем, ты берешь только из себя, все, что заложено в драматургии, в каждой конкретной сцене вытаскиваешь из своего личного опыта. Мне кажется, это азы профессии. Ты пытаешься найти аналог — не обязательно с тобой случалась похожая история, но на уровне эмоциональной составляющей ты находишь созвучие. Как будто настраиваешь гитару: да, вот это оно, это похоже, это именно то состояние. А дальше уже насаживаешь это состояние на характер своего персонажа. Но в конечном счете это всегда только твой опыт, твоя эмоция, позитивная или негативная, твоя краска, твоя актерская палитра. Кисточки, которыми работаешь ты один, больше никто во всем мире. Твой уникальный идентификационный код.
У вас в жизни было много негативного опыта?
Думаю, как у всех. Были разные ситуации, но кто-то умный ведь сказал «и это пройдет». Все проходило. Хотя в каждый конкретный момент было и драматично, и тяжело. Просто спустя время ты на это смотришь и понимаешь, что пережил. Мы же крепчаем, да?
***
