Какие в детстве у вас были отношения со спортом?
Мама называла меня «жизнерадостный рахит». Я был очень худ и хил, маме все время казалось, что со мной что-то не так. А поскольку сама она была медиком и дружила со всеми врачами Москвы, меня постоянно к ним таскали — это было невыносимо.
Закалять не пробовали?
Не пробовали, потому что как только у меня кончались одни сопли, немедленно начинались другие. Хорошо помню, как на меня надевали три пары рейтуз, потом байковые шаровары, потом шубку из фальшивого котика, шубку плотно подпоясывали, на голову надевали платочек, — его я ненавидел больше всего на свете, — а поверх платочка кроличью шапку-ушанку. И в таком виде выводили во двор: я мог стоять, даже ходить, но если падал – встать самостоятельно уже не получалось.
Что происходило в школе на уроках физкультуры?
Мы быстро договорились с физруком Игорем Павловичем, который очень хотел петь Высоцкого и играть на гитаре, но не знал, как. Я сказал, что могу помочь, за что он относился ко мне вполне по-человечески. Что касается спорта в целом — когда мне было, наверное, лет восемь-девять, папа меня научил кататься на коньках. Катков тогда было много, в Москве их заливали чуть ли не в каждом дворе. Папа после войны был на одной ноге, с протезом, и при этом катался – это, конечно, удивительно. Никто о протезе не знал, никто никогда его не видел — но я этим фактом гордился страшно. При этом от самого процесса катания на коньках должного физического удовольствия не получал.
А ваша любовь к горнолыжному спорту?
Она появилась значительно позже, в середине 70-х, когда Валера Ефремов, наш барабанщик, поставил меня на горные лыжи – причём, обманным путём. Он сказал, что любой поэт должен обязательно поехать в горы, — «Кавказ подо мною. Один в вышине…», — ну, и так далее. При этом клятвенно пообещал, что не будет заставлять меня кататься – просто, мол, одному ехать скучно. Мы приехали в Карпаты, где он немедленно мне взял для меня лыжи и советские, — ну, а какие ещё в то время, — ботинки «Терскол». Они были малы на два размера — после них ещё месяц скрюченные пальцы не разгибались. Я встал на лыжи и, на удивление, поехал, не упав ни разу. Валера спрашивает: «Ты почему не падаешь?» «Не знаю, сам удивляюсь». Мне страшно понравилось, что у меня сразу получается, что все вокруг валятся, а я нет. Так что кататься я научился довольно нахально, и катаюсь до сих пор.
Нахально – значит, и «черные» трассы освоили?
Я всегда соизмеряю возможности с желаниями, особенно после операции на обеих коленках. Риск – не главное условие для получения удовольствия.
Катаетесь только на горных лыжах, или на беговых тоже?
Горные, только горные. На беговых – это как пешком идти. Я воспринимаю такой вид передвижения, — в том числе велосипед, например, — только как способ куда-то попасть, ну, или военное задание – добраться с винтовкой за спиной по зимнему лесу в расположение своих. А просто «поедем, покатаемся» – мне это удовольствия не доставляет.
Подводное плаванье, дайвинг – известна ваша к ним любовь.
Подводное плаванье я спортом не считаю: не нужно большой физической силы – надо просто почувствовать, что ты легче воды. Меня в шестилетнем возрасте настолько очаровал фильм Кусто «В мире безмолвия», что я затребовал себе в «Детском мире» маску и ласты – это называлось «комплект №1». С ним моментально научился плавать – иначе, думаю, этого не произошло бы ещё минимум лет десять. А так – нацепил, и просто лежишь на воде, не прилагая никаких усилий. Эта покупка совпала с моей первой в жизни поездкой на море, в Евпаторию. А уж дальше плавал везде, где видел воду. В студенческие годы кормил всю компанию – я уже прилично нырял и доставал ракушки рапанов. Мы продавали их на пляже – рапаны стоили от пятидесяти копеек до двух рублей, в зависимости от размера. Получалась довольно приличная сумма — хватало на две трёхлитровых банки вина, так что хороший вечер был обеспечен. Меня даже хотели побить тамошние парни: вопреки распространённой легенде о том, что местные всё делают лучше, они делали хуже: не могли нырять на 15 метров, а я нырял. А рапан – он чем глубже, тем крупнее. Потом я с ними договорился и просто сдавал им оптовые партии за полцены, что было гораздо приятнее, чем самим чистить ракушки и выковыривать улиток –мучительное занятие, после которого руки в рапановых чернилах не отмываются по нескольку дней.
Это уже были гастроли «Машины времени»?
Нет, гастролей ещё не было — просто поездки на юг в начале 70-х. Каждое лето мы выезжали в студенческие лагеря. Это было восхитительно: живёшь бесплатно, тебя кормят, море рядом, все девки — твои. Сказочные два месяца — что на берегу, что в воде, что под водой.
Тогда ведь не было никакого снаряжения, как вы ныряли?
Купил у каких-то спасателей ворованный акваланг. В магазине он стоил рублей сто тридцать – это было очень дорого. А мне спасатели продали его рублей за пятнадцать. Аквалангу было много лет, он долго где-то валялся неиспользованный и, что самое ужасное, непроверенный. Поэтому на самой глубине начал травить: вдыхаешь-вдыхаешь воздух, а потом вдруг сразу — воду. Надо учесть, что тогда еще не было так называемых BCD-жилетов, которые можно надуть и всплыть, так что ныряние с этим аквалангом было абсолютно самоубийственным. К тому же, его негде было зарядить – в Гурзуфе, в Гантиади, в Лазаревском, я пёр на себе эту железяку весом 19 килограмм, чтобы один раз в ней погрузиться. Ну и, кроме того, меня бесконечно ловили пограничники, затаскивали на вышку, допрашивали, пытались отобрать акваланг: в Чёрном море погружаться было нельзя — в то время человек с аквалангом считался потенциальным перебежчиком в Турцию.
Сколько погружений на вашем счету?
Больше тысячи. Я сначала считал, потом плюнул – это совершенно бессмысленное занятие.
Помните самое первое?
Конечно, помню. Это была фантастика, путешествие на незнакомую обитаемую планету — ни с чем другим не сравнишь такое количество впечатлений и ощущений, зрительных, тактильных и физических. Ты летишь, и можешь полётом управлять – такое ведь бывает только во сне. А обитатели этого неведомого мира — совсем не такие, как в фильмах или в книжках, они изучают тебя точно так же, как ты их – и это безумно интересно.
А какие-то сильные негативные воспоминания? Их ведь не может не быть, всё-таки это довольно рискованное занятие?
Однажды я тонул. Во Владивостоке. Вытаскивал из-под затонувшей лодки здоровенного осьминога и просто выдышал воздух до конца. А ребята, с которыми мы погружались, знали, что я нормально плаваю, так что ждать не стали — всплыли и ушли на катер. Я всплываю, уже с трубкой, баллоны пустые, но тяжёлые, грузов больше, чем надо, меня притапливает, и, главное, волна такая, «короткая» называется, — маленькая, но неприятной конфигурации. И мою трубочку начинает заливать. При этом катер-то — вот он, собственно, рукой подать. Ребята с палубы смотрят — я плыву, со мной все в порядке. До них метров двадцать, а я крикнуть не могу — уже нахлебался. Акваланг чужой, грузы чужие – сбросить порядочность не позволяет, люди за них деньги платили. Но когда я понял, что плавно иду вниз, то грузы все-таки через ноги стянул и пустил на дно. Литра три воды во мне к тому моменту было. Хорошее приключение.
Но это вас не остановило.
Нет. Сам дурак.
Дайвинг – это созерцательная история, если, конечно, не всякий раз тащить осьминога. А подводная охота?
Если дайвинг я спортом не считаю — это просто кайф, то подводная охота –всё-таки да, отчасти спорт.
Спорт, притом вознаграждаемый – хотя, мне кажется, съесть всю убитую вами рыбу просто физически невозможно.
Съедается всё — я же не сам в углу жру! У гостеприимного человека всегда найдётся, с кем разделить радость добычи, и это мой случай. Я вообще считаю, что из всех видов охоты этот — наиболее благородный, потому что по отношению к добыче ты в самом невыгодном положении: она в своей среде, ты — в чужой. Только кажется, что это просто: нырнул, залез, застрелил. У тебя примитивный лук с одной стрелой, гарпун на лине, который стреляет на два с половиной-три метра. Гарпун один: промахнулся – надо опять заряжать. Но ты же не скажешь рыбе «Алё, притормози!», она ждать не будет. При этом бывают, например, щуки, которые с интересом смотрят, как ты заряжаешь ружьё — и ровно в тот момент, когда ты его зарядил, спокойно уходят. Потрясающе! Или вот ещё поразительная способность рыбы: держаться на полметра дальше, чем бьёт твоё ружье. Это меня давно наталкивает на мысль об их интеллекте. Ты поднимаешься на лодку, берёшь ружье помощнее – она отходит ещё, и снова ровно на те самые полметра, которые делают её недосягаемой. Все подводные охотники прекрасно про это знают.
В чём залог успешной охоты?
Главное — перевоплотиться в рыбу, и ментально, и физически, чтобы она перестала на тебя обращать внимание как на источник опасности. Это самое сложное, но и самое интересное. Надо стать одним из обитателей подводного мира — беззвучным, спокойным, а главное — ни в коем случае не интересующимся добычей, даже не смотрящим на неё в открытую. Это, конечно, приобретается только с опытом.
Что ещё входит в набор базовых навыков подводного охотника?
Ты плывешь по поверхности с трубкой — с аквалангом никто не охотится, это бессмысленное занятие, поскольку когда выдыхаешь воздух, акваланг шумит, как чайник. Надо не плюхать ластами, двигаться абсолютно медленно и беззвучно. Люди, которые только начинают охотиться, первые несколько раз вообще не видят ни одной рыбы — она просто уходит до того, как попадает в поле их зрения. Так что момент, когда рыба готова находиться с тобой в одном пространстве, когда она перестаёт тебя замечать – это момент наступления некоторого профессионализма, значит – ты готов к охоте. Что касается физической, спортивной составляющей – важно умение нырять на задержке дыхания, иногда достаточно глубоко, но главное – долго.
Вы как долго можете продержаться под водой?
Сейчас очень недолго. Такой навык требует постоянной поддержки, тренировки, а я попадаю на охоту не так часто, как хотелось бы. Думаю, продержаться на дне, занырнув, могу минуты две. Это ведь не то что в кровати набрать воздуха и полежать две минуты — с каждым физическим движением, даже при кажущейся лёгкости этого движения под водой, кислород расходуется. Но я знаю людей, которые могут спокойно проводить под водой по пять-шесть минут.
Помимо лыж, дайвинга и подводной охоты вы как-то специально поддерживаете физическую форму? Зарядка? Спортзал? Тренажёры?
Я хожу в спортзал, точнее, — в спортзальчик, который устроил себе дома. Он маленький, зато там есть ровно то, что необходимо – я абсолютно точно знаю, какие части моего тела в какой нагрузке нуждаются, что нужно чинить в первую очередь. Жаль только, что из-за работы и бесконечных отъездов я оказываюсь там в среднем раз в неделю – следует делать это почаще.
Занимаетесь в одиночку или с тренером?
Сейчас занимаюсь сам, но довольно долго, — несколько лет подряд, — ходил в хороший SPA с хорошим тренером, там сложилась какая-то программа, плюс я сам довольно четко понимаю, что мне нужно — растяжки всякие, упражнения на суставы, довольно специфические.
С весами работаете?
Сейчас нет, но было время – работал довольно активно. Правда, в какой-то момент проявил излишнее усердие, завёлся: «Дай-ка, думаю, возьму на килограммчик больше. А ну, ещё на килограмм, и ещё – надо же, какой я сегодня борзый!» В общем, не рассчитал нагрузку и доигрался: порвал надостную мышцу – это мышца, которая крепится к плечевой кости сзади, со стороны лопатки. Причём, порвал и не заметил — боли никакой не было, но потом плечо стало опускаться и начал болеть сустав. Сейчас я железо не тягаю, работаю с резинками всякими – это гораздо полезней и правильней.
Пробовали когда-нибудь спортивное питание?
В очень ограниченных количества – одно время выпивал какую-то противную белковую штучку после занятий. Но, естественно, никаких стероидов никогда не ел, не было задачи сделать из себя культуриста.
Как здоровый образ жизни сочетается с образом жизни рок-музыканта?
Сочетается самым примитивным образом: если у меня что-то будет болеть, если я себя буду плохо чувствовать, то концерт будет некачественный. Так что хочется выходить на сцену здоровым, поэтому какие-то усилия в пределах разумного я для этого предпринимаю. При этом сам по себе концерт, конечно, лучшее лекарство и лучший вид спорта: когда поёшь, то очень хорошо дышишь. Это два часа такой серьёзной и при этом весьма равномерной физической нагрузки. Ну а ещё — приходится с отвращением следить за собственным телосложением. Согласно сложившемуся мировому стереотипу, джазмен, к примеру, вполне может себе позволить быть толстым, а вот рокер может быть лысый, одноглазый, хромой, но никак не толстый. Он должен быть как Мик Джаггер – худой и психоватый. Таким я уже не буду никогда, но стремиться к этому все равно надо.
Вы стремитесь?
По мере сил. Существует миф, что большие западные рок-музыканты — непременно наркоманы, алкоголики и последнее, о чем они думают – это физическое здоровье. Надо сказать, многие из них этот миф старательно и очень профессионально поддерживают. На самом же деле они отлично понимают, в какой физической форме надо находиться, чтобы хорошо делать то, что они делают. Как правило, у каждого есть тренер, которого часто берут с собой на гастроли, есть массажист, есть диетолог. Я не знаю в деталях, как обстоят дела у наших музыкантов, но когда смотрю на команды, выходящие на сцену, — моложе нас на двадцать, тридцать, сорок лет, — то с удовлетворением замечаю, что не вижу ни дряблости, ни пивных животиков, ребята явно занимаются собой.
А алкоголь? Перед концертом в вашей гримерке обычно накрыт стол, и было бы ханжеством утверждать, что из напитков на нем – только минеральная вода.
Воздействие алкоголя на человека – вещь очень индивидуальная. Я могу выпить пятьдесят граммов для разогрева связок и общего позитивного настроя, а кого-то с этой порции развезет.
Есть ли экстремальный вид спорта или развлечений, сопряжённых с физической нагрузкой, в котором вы хотели бы себя попробовать?
Нет. Меня вообще не интересует экстрим. Я вполне отчётливо себя представляю свои возможности, вижу себя таким, какой я есть, никакой фанаберии в этом смысле не испытываю — я, в принципе, не сильно пригодный для серьёзного спорта человек. Как получилось с лыжами – до сих пор для меня самого загадка. Кроме того, лыжи – это не экстрим. Все думают, что дайвинг – экстрим, что горные лыжи – экстрим. Ничего подобного, лично у меня адреналин вырабатывается вовсе не от чувства опасности.
А от чего?
Если говорить о горных лыжах – прежде всего от ощущения полёта, управляемого, заданного тобой. Во-вторых – от красоты природы, которая всегда в том или ином виде окружает места катания. Во-третьих — от владения деталями маршрута: его выбором, траекторией, скоростью, поворотами, остановкой – ощущение чисто физического контроля за происходящим с тобой, с твоим телом.
В обычной жизни у вас всегда есть ощущение того, что вы контролируете свою скорость и свой маршрут?
Думаю, да. Иногда сам себя загоняю, но это лежит вне сферы спортивных занятий.
Насколько физическое состояние определяет ваше настроение, готовность заниматься тем, что ты вы любите?
Весьма сильно. Как правило, после шестидесяти у тебя все-таки что-то болит, болит постоянно, ты настолько к этому привыкаешь, что можешь этой боли уже не замечать. Потом раз в год приходишь к хорошим врачам, они тебе эту боль снимают – и ты в полном шоке: оказывается, можно жить без неё, и насколько же это лучше.
Вы боитесь старости?
Не боюсь, — глупо бояться неизбежного. Что мы можем сделать, чтобы оттянуть наступление осени? Ничего.
Тем не менее, вы считаете себя пожилым человеком?
Никогда об этом не думаю. Ощущение возраста диктует внутренний «я», который сидит в каждом из нас и не меняется с годами – не меняется в своей любви и любопытству к жизни, в желании делать и совершать что-то новое. Этому внутреннему «я» наплевать, в какой физической оболочке он находится. Конечно, если считать единственными признаками молодости скорость реакции, идеальное физическое владение своим телом – да, эти признаки рано или поздно уходят. Но, повторюсь, они не единственные: для меня гораздо важнее внутреннее ощущение, восприятие меня теми людьми, мнение которых мне важно, да и моё восприятие мира в целом. И пока мне нравится в этом мире жить, пока я готов хвататься за всё новое и интересное, что он мне подкидывает – думать о возрасте просто нет времени.
Это не всем доступная роскошь.
Действительно, это большое счастье, точнее – везение, потому что единственно возможная для меня форма существования – делать то, что интересно. По-другому, если честно, я никогда и не жил – за исключением, разве что, довольно короткого отрезка времени, когда параллельно с учёбой МАРХИ работал в институте «Гипротеатр»: участвовал в проектировании так называемых театрально-зрелищных предприятий, — театров, клубов, дворцов культуры, — и не всегда этот процесс был, скажем так, захватывающе интересным. Сейчас я сам выбираю, чем заниматься, никто не может навязать мне дело, которое меня не интересует – вот это самое главное. Хотя я живу не в замкнутой среде, обстоятельства будут всегда и всегда с ними приходится считаться.
Вам стоит физических усилий борьба с теми обстоятельствами, в которые вы попадаете? Я говорю о ситуациях, которые складываются вокруг вас в связи с вашей позицией по геополитическим и социальным вопросам.
Физических – нет. Моральных, наверное, да, но не в такой степени, как многие думают. Я не так сильно переживаю по поводу негатива, в который иногда бываю вовлечён. Часто получается этот негатив просто игнорировать, но если это не удаётся, если я вовлекаюсь — значит, какие-то события сильнее требуют моей реакции, значит, она важнее, чем моё желание устраниться.
Я многократно наблюдала вас во время общения с поклонниками вне концертов — на улице, в ресторанах, в аэропортах. Вот это «я вырос на ваших песнях» вы слышали за свою жизнь, думаю, тысячи, если не десятки тысяч раз. Как вам удается сохранять доброжелательное спокойствие?
Если человек тактичен, если он просит автограф и я в этот момент никуда не тороплюсь – почему же не улыбнуться, не надписать пластинку или книгу? Но если, к примеру, в семь утра я бегу по аэропорту, опаздывая на регистрацию, а на мне виснет любитель совместных селфи – могу быть вполне резок. Ведь бывают истории просто невероятные. Помню два случая, — оба не мои, но очень показательные. Первый рассказывал Аркадий Укупник. Идет он по Брайтон-Бич и вдруг чувствует, как кто-то сильными руками сжимает ему голову и разворачивает буквально на 180 градусов, в сторону, обратную направлению его движения — с криком «Изя, фотографируй, пока я его держу!». Вторая история была с Сашей Абдуловым, когда к нему подошёл человек со словами «Санёк, дай автограф». Саша хамства не терпел и, разумеется, ответил «Не дам». «Ну, как хочешь», — последовал ответ, и человек ушел своей дорогой.
Наверняка за долгие годы всенародной, не побоюсь этого слова, славы, у вас выработались приемы, позволяющие нейтрализовать назойливых поклонников.
Больше всего я не люблю, когда, фотографируясь, человек старается меня приобнять. Особенно это свойственно южным людям. Здесь сказывается разница менталитетов: у них это демонстрация особого расположения, а меня коробит. Я долго думал, как с этим бороться и теперь в момент грядущего объятья тихонько говорю: «Не надо, а то бог знает, что подумают». Работает!
Что вас по-настоящему может огорчить?
В первую очередь — болезнь близких. Во вторую — если что-то из задуманного не получается.
С трудом верится, что у вас такое бывает.
У меня такое бывает очень редко — наверное, потому что я все-таки сначала задумываю, а только потом делаю. Но случаются, как я говорил выше, непредвиденные обстоятельства, с которыми приходится считаться. Или бывает, что взялся, за то, в чём не имеешь элементарного опыта.
С вами такое случалось? Расскажете?
Однажды, например, — это было довольно давно, — мы с моим товарищем и компаньоном по программе «Смак» решили спродюсировать сериал. Идея была моя: я прочитал книжку и решил, что она прямо очень просится на экран – мне казалось, что получится отличный слегка мистический экшен. Это было давно, до эпохи повального увлечения сериалами — кроме «Штирлица» и «Вызываю огонь на себя» ничего не было. Оказалось, что все совсем не так просто, и что я вообще не очень хорошо представляю работу продюсера. Я думал, наша задача – найти деньги, сценариста, режиссёра, компанию, которая будет снимать, и сделать это. Но выяснилось, что продюсер является только прокладкой между всеми, кого я перечислил, и заказчиком. При этом у заказчика и тех, кто делает фильм, взгляды на конечный результат диаметрально противоположные – и вот это самое невыносимое. В общем, ничего хорошего у нас не получилось. То есть сериал был сделан,- он назывался «Танцор», — вышел на телеэкран, но я его себе видел, скажем так, гораздо более достойным.
Вы зареклись работать в кино?
Не зарёкся, я вообще никогда не зарекаюсь, это довольно глупо. Просто понял, что надо заниматься тем, в чем ты, как минимум, компетентен, а лучше – полностью профессионален.
Но ведь в любом новом деле всегда начинаешь с нижней ступеньки компетенции.
Да, но есть разная степень ответственности. Допустим, я рисую: пробую новую технику, результат мне не нравится, картинка идёт в корзину – и я разбираюсь только сам с собой. А в кинопроизводстве завязано огромное количество людей: у этого актёра театральные гастроли, у этого съёмки в другом фильме, этот режиссёр не хочет работать с этим сценаристом, заказчику не нравятся оба, а посреди всего этого безумия – ты, который за всё отвечает и с которого все спрашивают. Это ужасно.
То есть вы предпочитаете одиночное плавание.
Я — абсолютный индивидуалист, конечно.
Одиночество никогда не оборачивалось для вас отрицательной стороной?
Насколько я помню, нет. Мне в этом одиночном плавании совершенно комфортно.
Наш традиционный вопрос — какие три определения характеризуют вас точнее всего?
Самодостаточный, небездарный, с чувством юмора.
