Павел Лунгин мечтал об Индии давно, сейчас ему кажется — всю жизнь. «Я всегда туда стремился. Временами казалось, что я не готов, это было что-то отложенное, но подсознательно желанное. Был у меня непростой период, когда я просто лежал на диване и читал «Махабхарату». Вообще, любое путешествие – средство от огорчений, и в этом смысле мы впились в Индию как в лекарство».
Жена Павла, Лена Лунгина говорит об индийской поездке как о предутреннем сне, ярком, четком, остром: вот только что он был, и краски его, и звуки, и твое присутствие в том мире еще не ушли в небытие, а ты вдруг обнаруживаешь себя на московской кухне, и за окном ровно гудит Садовое кольцо. Они перебивают друг друга, время от времени Лунгин сердится: «Нет, это было не там!», но Лене практически всегда удается «пробить» свою версию – мягко, но убедительно.
Я слушала их рассказы, и чужие впечатления складывались в пестрое лоскутное полотно. Оно переливалось яркими красками, источало неведомые ароматы, имело объем и рельеф, в складках которого ненадолго исчезла московская суета.
В Бомбей прилетаем рано утром. В гостиницу Four Seasons едем через странные, бесформенные, иногда пошевеливающиеся не то строения, не то складки местности – в тишине что-то копошится, двигается, идет какая-то таинственная жизнь. Утром выясняется, что это огромный рынок: он омывает гостиничную территорию и уходит за горизонт, он не начинается и не кончается, он везде.
Один шаг в душноватое бомбейское утро, и таинственная ночная жизнь обрушивается на нас со всей силой, обретая дневные краски, запахи и формы. Лавки, лавчонки, навесы, смыкающиеся и перетекающие друг в друга – все они оказываются круглосуточными пристанищами торговцев: в них и живут, и вершат нехитрый бизнес. Кто-то моется, кто-то бреется, кто-то кормит ребенка, а вокруг течет толпа – одновременно во всех направлениях. Иногда в ней возникают завихрения и воронки, кто-то куда-то бежит, повсюду стоит ровный гул. Над людьми тут и там плывут гигантские тюки с зеленью: торчит во все стороны огромный сельдерей, головокружительно пахнет кинза. Ты не успеваешь вертеть головой – на сетчатке сами собой отпечатываются удивительные по яркости картинки. Вот среди пестрой толпы идет высокий человек в снежно-белом и на ходу чистит зубы. Зубная щетка мерно ходит туда-сюда, на лице – сосредоточенное спокойствие. Вот в канаве сидит нищий в лохмотьях и вдумчиво читает газету, толстенную – страниц сто, не меньше…
Гигантский Бомбей бесконечно движется, на первый взгляд – хаотично, но потом глаз начинает выделять потоки, людские типы, кварталы, архитектуру. Много построек в духе английской неоклассики: все каменное, большое, устойчивое, как лондонский вокзал Виктория. В центре — строгая планировка, широкие улицы, зелень, по-европейски одетые люди, — и невероятный контраст с беспорядочно застроенными жилыми кварталами бывшего «чёрного города», где полно босоногих бродяг. Никогда не скажешь, что Бомбей морской мегаполис: море здесь отвратительное – свинцовое, мутное, грязное, страшно подумать, что в нем можно купаться, да никто и не купается.
Идем в один из самых трогательных и печальных музеев, которые мы когда-либо видели – музей Ганди. Здесь практически нет посетителей, всюду тишина и запустение. Экспозицию составляют ящички-аквариумы, в каждом – сценка из жизни мудреца и философа, представленная фигурками из терракоты или папье-маше. В этом ящичке — Ганди прощается с мамой и уезжает в Лондон. В соседнем — Ганди произносит речь, ну и так далее. Полудетские, наивно раскрашенные фигурки вызывают удивительно щемящее чувство. Все милое, пыльное, простодушное. Особенно — письма мировым деятелям. Есть и письмо Гитлеру: Ганди в нежной и максимально человеколюбивой манере пишет что-то вроде: «Дорогой друг, простите, что неоправданно обращаюсь к вам с нижайшей просьбой – будьте так добры, не убивайте людей»…
Долго едем через район прачечных. Перед цепью лачуг вдоль железнодорожных путей – врытые в землю бетонные ванны-корыта с мыльной водой. Стирают только мужчины: намыленным бельем с силой колотят по бортам бассейна. Прачки, — каста «дхоби», — это профессия и бизнес из поколения в поколение. Бесконечно тянутся веревки с бельем: сотни метров белого, сотни метров цветного, линии пузырятся и колышутся, прочерчивают непрозрачное бомбейское небо, тянутся к горизонту.
От довольно некрасивой и бессмысленной арки «Ворота в Индию» — вид на залив, где толпятся десятки цветных катерков. По ним, переходя с одного на другой, беспрерывно идут люди – это желающие попасть на остров Элефанта. Европейских лиц очень мало, все больше местные — индусы с невероятной активностью посещают свои святыни. В основном это нарождающийся средний класс: мужчины похожи на менеджеров с Савеловского рынка, и одеты так же — универсальный немаркий стиль. А вот женщины в сари – красота необыкновенная. Сари любую делает королевой. Сари на молодых – головокружительный сплав строгости и соблазна: как выписан изгиб шеи, как смугл и гладок кусочек плеча, как нежно выступает ключица! А краски – нежные, переливающиеся, полыхающие!! Какие-то цвета имеют определённое значение: вдовы должны носить простое белое, без украшений; родила — семь дней носи желтый наряд; свадебное сари – в основном красное, с богатой золотой вышивкой; синее — для женщин из низших каст. В наши дни, правда, мало кто придерживается цветовой символики, главное – чтобы было красиво. И это действительно красиво.
На Элефанте нас встречает глуповато раскрашенный паровозик с вагонетками «под девятнадцатый век», на нем везут до входа в храм. Альтернатива – бесчисленные мальчишки, которые предлагают отнести тебя на паланкине. В храм надо подниматься по дикому количеству ступеней: узкий проход, по бокам – нескончаемые лавки, везде жарят-пекут, в воздухе стоит густой запах карри, кажется, что насыщаешься самим дыханием. Вообще, надо сказать, что на фоне бесконечно густых и острых запахов, при общей влажности и жаре люди вокруг очень чистые. Всеобщий культ воды: кругом цирюльни, все время кого-то бреют, кого-то стригут, многие моются прямо у дороги, поливая себя из ковшика.
У подножия лестницы замечаем тихую возню: толпятся рикши в белом, вроде не дерутся, но в воздухе какое-то напряжение. Подходим поближе: один из рикш на земле бьется в эпилептическом припадке. Кто-то пытается его удержать, остальные озабоченно дают советы. Несчастный заходится в судорогах, изо рта показывается пена, того и гляди – задохнется. Самый находчивый сдергивает с ноги покрытый жирной глиной шлепанец и молниеносным движением засовывает его эпилептику между зубов…
На Элефанту едут, чтобы посмотреть храмы Шивы Махешвары, гигантский комплекс, высеченный в скалах монахами. В каждом зале Шива предстает в новом образе: Шива Андрогинный, Шива Танцующий, Шива Вечный… Самое знаменитое изображение, шедевр индийской скульптуры – Трехликий Шива. Три лица символизируют Шиву Создающего, Шиву Охраняющего и Шиву Разрушающего. Великолепные резные рельефы изуродованы стрельбой: здесь упражнялись в меткости португальские солдаты.
Самые сильные зрительные впечатления начинаются в Аджанте. Эти пещеры обнаружили только в 19 веке. Многие культовые сооружения в Индии найдены случайно и почему-то всегда на них натыкались английские военные: Аджанту тоже обнаружил некий майор, охотясь на тигра. Чтобы попасть в пещеры, движемся в бесконечной толпе, нас все время обгоняют носильщики с портшезами. Вот быстро пронесли сухощавого старика в чалме, вот прямо на уровне наших лиц долго качается безмолвная толстая индуска…
До входа в пещеру нужно пройти через ад и чистилище торговцев сувенирами. Это отчаянные люди, кажется, их ничто не остановит в стремлении всучить тебе бусы или веер. Они цепляются, нудят, хватают за руки. Такой приставучий довольно быстро понимает, что ты из России, радостно твердит за тебя по-русски: «потом, потом» и, тыча себя в грудь, добавляет «remember». Здесь главное – не вступать в беседу.
Через ущелье, ныряющее вверх-вниз, ты внезапно попадаешь в огромную пещеру, покрытую фигурами, выточенными в стенах. Все это вырубалось сверху вниз: сначала фриз, потом колонны, потом скульптуры – фантастическая архитектура. Основная достопримечательность Аджанты – фрески: росписи 5-6 века, настоящие живописные шедевры, полные невероятной мощи, вдохновения и мысли. Ты видишь перспективу, которую европейская живопись постигнет только в Ренессанс, а здесь это все уже есть — в многофигурных композициях, в фантастических картинах охоты и воинских битв. А мельчайшие детали одежды, а выписанные с ювелирной подробностью украшения! Кажется, воздух наполнен шорохом складок шелка и еле слышным перезвоном браслетов. Но главное – лица: удивительно красивые, характерные, осмысленные, прописанные психологически и эмоционально. Невероятное впечатление!
Нас везде возит розовый восьмиместный автобус с двумя водителями. Один рулит, а второй следит за маршрутом и регулирует отношения с окружающим миром: высовывается в окно, машет руками, переругивается с рикшами. В очередном базарном водовороте попадаем в компактную толпу заклинателей змей. Они окружают машину: каждый со своей коброй, каждый терзает дудочку. Кобрам плевать на музыку – все как одна уставились в окна нашего автобуса, прижимаются к стеклу, таращат мертвые глаза-бусины, надувают капюшоны… ужас! Медленно движемся дальше, в окне снова что-то мельтешит. Не сразу понимаем, в чем дело. Оказывается, рядом с автобусом бешено кружится мальчонка лет пяти, вокруг его головы что-то вьется, но близко не подлетает. Приглядевшись, различаем камушек, привязанный за веревку к шапочке на макушке у пацана. Он неистово крутит головенкой, камушек вращается, при этом мальчуган еще ухитряется вертеть несуществующими бедрами и попкой, ему кажется, что худым грязным пузиком он исполняет танец живота, и вот сейчас к ногам упадет заветная купюра…
Приезжаем в форт Амла, построенный в начале 19 века. Нас принимает хозяин — владелец форта в четвертом поколении. Прием оставляет ощущение совершенно феодальных времен. Глубокий внутренний двор, прохладные каменные плиты под густыми тенистыми деревьями, сидящие на вытертом ковре деревенские музыканты наигрывают вязкую, тягучую мелодию — хозяин форта, просвещенный ценитель искусств, купил им инструменты. Там же, во дворе, подают аперитив, затем все медленно перетекают в сумрачную столовую. Под высоченными потолками, среди старой английской мебели вкушаем аристократическую трапезу: готовит и подает полковой повар, еда выставлена на длинном резном буфете.
Гуляем вокруг форта. Посреди улицы огромным пупырчатым ковром рассыпана сухая пестрая фасоль. Сидящая в центре ковра женщина перебирает бобы, неторопливо движутся смуглые руки. Рядом с ней — большой таз, в тазу сидит крошечный ребенок, глаза – как блестящие черные фасолины…
Уджаин — один из священных индийских городов, лежащих на основном пути от долины Ганга к Бомбейскому побережью. В Уджаине у розового автобуса лопается колесо. Есть время погулять в этом ни на что не похожем месте. Заходим в красильную мастерскую. Большое мрачное помещение уставлено чанами с кипящей краской, под ними непрерывно горит огонь. Здесь работают только мужчины: красят батик и набивные ткани. Орнамент на ткань наносится до окрашивания: молодой паренек тщательно выводит узоры штукой, похожей на клизму, наполненную горячим воском. Потом полотнища погружают в чан с краской и перемешивают огромными палками. Откуда-то сверху льются потоки странного света, освещая полуголых парней-красильщиков, сполохи огня лижут ржавые бока гигантских чанов, по кирпичным стенам поднимается удушливый запах – настоящая преисподняя…
В уджаинском храме находится священный и всесильный лингам Шивы – символ творения. Говорят, Шива появился из лингама, чтобы победить и убить демона. Те, кто поклоняется этому лингаму, не должны бояться умереть: если они верят искренне, то будут вне колеса Сансары — круговорота жизни и смерти. Сам лингам это фаллического вида отросток, понимающийся из каменной основы. Вокруг — всегда толпа и давка желающих потереть его рукой в знак поклонения.
В уджаинской лавке едим самую вкусную в Индии самосу с картошкой — во рту еще долго держится пряный вкус горячих, обжигающе-острых пирожков. Головокружительные ароматы и вкусы местной кухни сопровождают нас все путешествие. Проникающий через ноздри прямо в мозг запах карри, густые волны мангового духа чатни, огненный дал – чечевичное варево с чесноком и кинзой, нежнейший палак панир – тающий на языке пресный сыр со шпинатом, прохладный ласси – сладкий или соленый йогуртовый напиток, идеально утоляющий жажду…
В одном из храмов угощаем каменного божка. Божок стоит на каменном постаменте, украшенном одеялами и цветами. Это довольно уродливое каменное изваяние, похожее на сахарную голову. У него выдвигается каменная «губа», туда заливается напиток, бесследно исчезающий внутри – в этом, собственно, и состоит чудо. Божок любит виски – нам, во всяком случае, посоветовали напоить его именно этим. Хотя, говорят, многочисленные статуи полубога Ганеши в храмах по всей Индии предпочитают молоко. Запах парного молока сопровождает нас везде, но на самом деле так пахнут коровьи лепешки. Повсюду женщины месят руками навоз с соломой и лепят большие кругляки, которыми зимой отапливают дома. Запах не противный, к нему быстро привыкаешь, некоторым образом он даже создает ощущение деревенского покоя и благости.
Ждем поезда на Гвалиор. По перрону с криками бегут носильщики в красном, грузят себе на головы чемоданы – кажется, по целой дюжине. В поезде едем рядом с махараджей, молодым человеком лет 35. Он — не только махараджа Гвалиора, но и бывший министр новых технологий и социальной политики.
Гвалиорский форт – суровая постройка с местами уцелевшей росписью, по сохранившимся кусочкам которой понятно, что она была необыкновенно хороша. Тут мелькает желтая уточка, там виден участок ярчайшего, бьющего по глазам лазоревого цвета. Вдоль стены с осыпавшимися росписями поднимаемся к форту в полной тишине. Поначалу слышен только шорох собственных шагов, но стоит завернуть за угол – на тебя обрушивается звук живого города, шум рынка, хор голосов, гудки автомобилей, музыка, крики… Оглушительно громкая волна не наползает издали, а именно обрушивается: совершенно непонятно, как это происходит, но эффект потрясающий. Чтобы проверить, в оторопи делаем два шага назад, заходим за угол – и снова мертвая тишина…
Дворец махараджи, – того самого, который ехал с нами в поезде, — похож на Букингемский. Здесь жил его папа, пока не разбился на самолете. Почему-то богатые папы Индии, — мы слышали об этом бессчетное количество раз, — часто погибают в катастрофах. Часть дворца 17 века осталась жилой, из второй сделан открытый музей – разумеется, в честь папы. Письменный стол стадионного размера, гигантские хрустальные люстры весом по тринадцать тонн — все огромное, мощное и удивительно некрасивое. Чтобы проверить, выдержит ли потолок тяжесть люстр, на крышу загоняли семь слонов. Идем по нескончаемым галереям-переходам, молчаливая ключница отпирает одну дверь за другой. Это расцвет могольской архитектуры: десять этажей бесконечных коридоров, подвесных галерей, ниш и балконов — полное ощущение, что мы внутри компьютерного квеста. Карабкаешься с уровня на уровень в полном ощущении, что сейчас кто-то выскочит из-за угла и заберет оставшееся у тебя небольшое количество жизней.
В Орче попадаем на праздник поклонения богу Ганеши. На тесных улочках — сплошной рынок, почему-то много людей с гигантскими глиняными горшками. Горшки, покачиваясь, движутся над толпой, будто плывут сами по себе, неторопливо лавируя и чудом избегая столкновений. Праздник Ганеши сопровождается ритуальным омовением. Текущая через городок река Бетва заполняется сотнями людей, обмотанных кусками полотна. Как только садится солнце — река моментально пустеет. Похоже на киномонтаж: вот только что течение вскипало вокруг сотен смуглых тел, и вдруг – тишина, неширокий поток мирно несет свои воды, в которые, кажется, никто не входил ни дважды, ни однажды.
Каджурахо заполняют толпы желающих полюбоваться эротическими рельефами в Храмах Любви. Секс в одиночку, вдвоем, втроем, секс групповой, секс с крупным рогатым и мелким пушистым скотом – бесконечные сплетающиеся-расплетающиеся фигурки, словно смотришь в гигантский калейдоскоп. Скоро начинает кружиться голова, хочется на улицу, к живым и озабоченным другими занятиями людям. А там, снаружи — улица касты шудр, улица касты брахманов, улица мусульман, сложный, непонятный, четко структурированный мир со своими законами для каждой ячейки. На порогах домов – яркой красоты женщины в сари неимоверных расцветок, рядом — дети с подведенными черной тушью глазами, странная, почти инопланетная жизнь. Вот сидят в кружок три малыша, возятся с глиной. Приглядевшись, понимаешь: лепят мячики и куличики из коровьего навоза. Впрочем, если вспомнить, что согласно легенде богиня Парвати слепила сына Ганеши из собственных экскрементов, смешанных с душистыми маслами, становится ясно, что здесь – свои понятия о божественных ароматах.
Приезжаем в Варанаси. Говорят, здесь вместе с людьми жили божества, которые однажды ушли в Гималаи — теперь это город, покинутый богами. Варанаси – настоящая экстремистская Индия, ненависть между индуистами и мусульманами доходит здесь до предела: все время идет скрытая война, где-то стреляют, полно военных в форме. Но главное значение Варанаси – город мертвых: здесь тела предают огню, здесь бесконечно пылают погребальные костры. Быть сожженным в Варанаси, на древесном огне, а не в электрифицированном крематории – большая честь, на это годами копят деньги. Именно в Варанаси мы впервые чувствуем брезгливость от запаха кремации, от жирного, насыщенного тленом воздуха. Хочется немедленно залезть под душ и тереть себя, тереть, смывая с кожи прикосновение смерти.
Вечером на рикше едем по набережной вдоль Ганга. Погребальный ритуал максимально театрализован, все постановочное, все для туристов. Под радостно помигивающими неоновыми надписями семь священников исполняют полуобряд-полутанец, а сверху из электродинамиков льется бесконечная красивая механическая мелодия. Отпечаталось на сетчатке: мимо нас по главной улице несут покойника, завернутого в белое полотно, носилки усыпаны невероятным количеством цветов. Несут быстро, почти бегом, под веселую музыку. Только один смуглый старик плачет, его всхлипывания не попадают в такт мелодии, он сбивается с шага, пытаясь не отстать от жутковато-веселого кортежа…
Рынок Варанаси – шумная торговая круговерть в бесконечном лабиринте переулков. Совершенно другой по накалу градус агрессивности нищих: цепляются, тащатся следом, свято веря, что настойчивость принесет плоды. Когда нас окончательно достает продавец деревянных бус, суем ему купюру, только чтобы отстал, а бусы довольно невежливо отпихиваем. Надо видеть недоумение и дикую обиду на его лице! Он решительно не понимает, что произошло: ведь он не нищий, он из другой касты. Бусы приходится взять.
Утром плывем на лодке по мутному, коричнево-зеленому Гангу. Над водой — влажная взвесь испарений — сюда кидают пепел погребальных костров. То, что не догорело, кидают тоже. Ганг принимает еще и трупы тех, кто не подлежит сожжению: прокаженных, малолетних и беременных. Но сейчас – утро, время жизни, а не смерти, поэтому в священных водах кто-то стирает, кто-то моется, кто-то чистит зубы, кто-то пьет, сложив ладони ковшиком.
Индийские картинки бесконечно вертятся в голове, одна наплывает на другую, они смешиваются, расслаиваются, но не тускнеют. Страна-мечта, страна-призрак, страна-базар, страна-благоуханный букет. Можно не возвращаться, не побывать – нельзя.
***
