Сергей Бутрий: «У такого прекрасного природного явления как кормление грудью есть побочные действия, и о них надо говорить»

У вас за спиной 10 лет профессиональной практики. Изменились ли за это время запросы родителей? Есть ли какие-то общие тенденции?

Сложно сравнивать, это дроби с разными знаменателями. Десять лет назад я был участковым педиатром и видел принципиально иную выборку родителей. Сейчас я веду прием в частном медицинском центре с высокой стоимостью визита, здесь изначально мотивированные и образованные родители, средний класс. Такие факторы влияют на запросы гораздо больше, чем время.

Как выглядел социально-демографический срез родителей, когда вы были участковым педиатром?

Мне нравится словосочетание «социально-демографический срез», оно годится, чтобы описать ситуацию: ты приходишь в квартиру, где посередине стоит ведро, туда мочатся и испражняются все члены семьи, и раз в день все это вываливается на улицу. А сразу после этого едешь на частный вызов в трехэтажный особняк с игуаной в качестве домашнего питомца. Конечно, ни ведро, ни игуана не массовые явления, но тем не менее усреднить, обобщить запросы родителей практически невозможно.

Как влияет на вашу работу доступность интернета, медицинской информации, профессиональной и фейковой, которой пользуются родители?

Все зависит от семьи и конкретного случая. В целом нынешняя доступность информации мне не мешает. Да, родители могут быть информированы однобоко, могут быть заранее ангажированы в сторону какой-то методики лечения — ну и пусть, все обсуждается. Наихудший вариант — безынициативность, пассивность и базовая дремучесть родителей. Особенно, если они изначально подвержены «магическому» мышлению.

«Магическому» мышлению?

«Магическое» мышление для меня антоним рационального. До рационально мыслящего родителя я могу достучаться, используя рациональные и научные аргументы. С таким человеком мы имеем общие ценностные представления о мире, например, данные крупного научного исследования, опубликованного в уважаемом журнале, рассматриваются как нечто по определению убедительное.

Для людей с «магическим» мышлением мнение экспертов или ссылки на исследования не являются аргументом. Гораздо более серьезными факторами становятся какие-то единичные случаи, личный опыт, предубеждения, примеры из жизни людей, которым они априори доверяют.

Исследования в глазах таких родителей обесцениваются лозунгами типа «правды не добиться», «все оплачивает большая „фарма“», «они в своих исследованиях какие хочешь цифры нарисуют». При этом методы, не имеющие научного подтверждения и максимально близкие к магии — гомеопатии, например, — по умолчанию рассматриваются как заслуживающие уважения и неоспоримые.

Перейдем к более конкретным вопросам о родителях, для начала — о будущих родителях. Что надо знать о приеме медицинских препаратов в период планирования беременности?

Есть целая группа веществ, которые нежелательно принимать во время подготовки к зачатию, начиная от алкоголя и заканчивая специфическими медицинскими препаратами. Врач, делая назначения, предупреждает женщину и мужчину — чаще, разумеется, женщину — о необходимости соблюдать барьерные методы контрацепции весь период приема препарата и, скажем, три месяца после его окончания.

Если человек репродуктивного возраста в принципе не хочет принимать лекарства, которые потенциально могут нанести вред, или, к примеру, он против контрацепции, то ему предложат средства более безопасные, но часто менее эффективные. Мы называем их препаратами второй линии.

Например, ребенок «принес» из детского сада остриц, глистов. Я прекрасно могу вылечить глистную инвазию альбендазолом. Еще недавно после его приема женщине три месяца запрещалось беременеть, сейчас этот срок сокращен до одного месяца. Скажу, что ребенку нужно принимать таблетки три дня подряд и повторить курс через девять дней, а маме — принять одну. При этом, безусловно, упомяну, что после приема лекарства ей месяц нельзя беременеть. Если она откажется, назначу пирантел. Его эффективность ниже, а значит, выше риск рецидива, но этот препарат безопаснее.

Отдельный вопрос — что делать, если на фоне приема потенциально опасных для плода препаратов беременность все-таки наступила. Есть ситуации, когда мы можем настаивать, точнее, настойчиво предлагать аборт, а бывает, что признаем риск не настолько высоким. Например, вакцинация против кори и краснухи, которая традиционно считается мутагенным фактором и запрещена во время беременности, не является поводом для экстренного аборта, если беременную все-таки по ошибке на ранних сроках привили. На все эти случаи есть четкие рекомендации.

«Максимум» же опасен для плода сам по себе, например, амниоцентез, — исследование околоплодных вод, — несет определенный риск. несет определенный риск. О «максимуме» речь идет, когда в семье уже есть генетическая патология, повторения которой мы боимся, другими словами когда риск болезни выше, чем риск от медицинской манипуляции, и последняя оправдана.

К примеру, УЗИ уже показало неблагоприятные находки, и нужно уточнить, чем именно они вызваны. Да, мы сделаем амниоцентез и проведем, допустим, кариотипирование клеток плода — исследование, позволяющее выявить наличие хромосомных аномалий. Но сделать ничего будет нельзя: при обнаружении патологии единственным выходом часто становится аборт, что для многих неприемлемо. Люди часто думают, что многое можно вылечить, если рано распознать, но, к сожалению, скорее нет, чем да.

Не является ли отказ от амниоцентеза способом спрятать голову в песок?

Нет, такой выбор бывает вполне осознанным. Если женщина понимает, что аборт по религиозным или нравственным соображениям для нее невозможен и она будет рожать в любом случае, то зачем ей заранее повышать уровень стресса и подвергать плод дополнительному риску?

Насколько популярен амниоцентез без медицинских показаний — чтобы больше узнать о состоянии плода?

У меня нет статистики, но думаю, что популярность по таким поводам очень мала просто ввиду сложности процедуры. Это ведь не кровь из пальчика сдать, здесь инвазивная манипуляция. Нужна госпитализация, специальная подготовка, врачи должны четко понимать, ради чего делается исследование.

Может сложиться неверное впечатление, что если вы принципиально против аборта, то и вовсе не надо делать скрининг. Нет. Важно подчеркнуть, что отнюдь не все проблемы, выявленные на пренатальном скрининге, решаются исключительно абортом. Есть ряд вещей, которые мы можем исправлять или как минимум подготовиться к ним.

Мы научились внутриутробно исправлять Spina bifida, грыжу спинного мозга. У меня лично вызывает большой восторг сама возможность прооперировать ребенка внутриутробно и явно улучшить его прогноз. Пока это крайне редкая и высокотехнологичная операция, но верю, что ее будут делать все чаще.

Мы можем подготовиться к рождению ребенка с грубым пороком сердца, который увидели на УЗИ. Разумеется, такой малыш должен появиться на свет не в районном роддоме со скромными диагностическими и технологическими ресурсами, а в высокопрофильном НИИ, с кардиобригадой наготове к моменту родов: этих детей надо оперировать в первые дни жизни.

Хочу, однако, отметить, что я педиатр, а не акушер-гинеколог, и чувствую себя неуверенно, отвечая на вопросы вне своей специальности.

Какие серьезные пороки, не выявленные на пренатальной стадии, проявляются в первые годы жизни?

Почти все. Основные генетические патологии, орфанные болезни, как правило, проявляются и, соответственно, должны выявляться врачами до трехлетнего возраста. Позже — очень редко. Потому-то в этот период так важны регулярные визиты к педиатру. Многое видно именно в динамике, от месяца к месяцу: здесь запаздывает, здесь случился откат, этот симптом нарастает, а этот навык все никак не появляется.

Педиатр фиксирует косвенные признаки. Например, недостаточная прибавка роста и веса или специфические внешние признаки, то, что мы называем «стигмами дизэмбриогенеза»: когда у ребенка слишком низко посажены уши или странный разрез глаз, грубая асимметрия в пропорциях лица или в длине конечностей. Врач начинает думать, не складывается ли эта картина в какой-то синдром. В таких случаях мы прямо пишем: «Невыявленный генетический синдром?».

И что происходит дальше?

У меня есть довольно тяжелый маленький пациент, который шесть месяцев не мог слезть с зондового питания: не усваивал еду и отказывался сосать. Это отдельная большая проблема — расстройство пищевого поведения у младенцев, инфантильная анорексия. Термин корявый, часто спорят, можно ли его использовать, поскольку вообще-то анорексия — подростковая штука, она связана с нарушением схемы тела. Схема тела — это модель, представление о теле, которое конструируется мозгом, в ее основе лежит совокупность какой-то информации. Младенцы по определению схему своего тела не знают, так что это некая спорная зона в педиатрии.

Родители пришли ко мне, когда стало понятно, что ребенок после роддома не может отказаться от зонда, часто обследуется в стационаре, но диагноза нет и перспективы неясны. Такая ситуация называется FTT, failure to thrive, дословно — «отказ процветать», набирать вес и развиваться. FTT довольно редко, всего в одном проценте случаев, бывает связан с настоящей генетической или какой-то иной патологией, чаще это просто расстройство пищевого поведения и особенности метаболизма. С возрастом оно проходит, тяжелый период надо просто пережить.

Но этот конкретный ребенок чем больше рос, тем больше становился похож на носителя генетической проблемы. Я отправил его к специалисту. Тот по внешнему виду тоже не смог поставить диагноз, но назначил ряд анализов. Исследования подтвердили редкую генетическую патологию: синдром Нунан. Имея диагноз, мы уже можем читать литературу о нем, понимать, как развиваются такие дети, что за типовые проблемы их ожидают, «подстилать соломку» и увереннее говорить о прогнозах.

В этом и состоит работа педиатра, особенно в первые три года жизни: выявление странностей, крючочков, за которые цепляешься и начинаешь раскручивать проблему. Я немного раздражаюсь, когда про осмотры педиатра на первом году жизни ребенка говорят: «Мы пришли взвеситься». Взвеситься можно и в супермаркете, там на выходе есть контрольные весы. А к педиатру приходят все-таки проверять здоровье, искать патологии, редкие и не очень, заниматься профилактикой, обсуждать тревоги, получать информацию и поддержку.

После интервью педиатра Федора Катасонова интернет-аудитория буквально кипела. Он утверждал, что польза грудного молока для детей старше года преувеличена. При этом ВОЗ рекомендует кормить до двух лет. Катасонов же утверждал, что грудное вскармливание после года чаще используется матерями как способ не накормить, а успокоить: «Грудь сладкая, в ней содержатся наркотики». Какова ваша позиция?

Грудное вскармливание — предпочтительный способ кормления детей до 6–12 месяцев. Я рекомендую продолжать его до года и, возможно, дольше, пока оно не начинает так или иначе мешать семье. У грудного вскармливания после года я вижу ряд минусов и сейчас вынужден очень тщательно подбирать слова, чтобы не вызвать такую же бурную реакцию, как заявления Федора.

На самом деле единственное, в чем я с ним не согласен, — неудачная аналогия с наркотиками. В остальном вполне готов подписаться под тем, что грудное вскармливание до года имеет массу неоспоримых преимуществ, а после года его польза сильно преувеличена.

Я люблю ссылаться на Американскую академию педиатрии, которая говорит, что до года оптимальным способом вскармливания является грудное, а дальше на усмотрение матери и ребенка. Они самоустраняются от прямого ответа на вопрос, до какого именно возраста следует кормить.

«Грудное вскармливание — предпочтительный способ кормления детей до 6–12 месяцев»

Да, ВОЗ пишет до двух лет, в некоторых источниках даже до трех. Но когда нам, педиатрам, это предъявляют, мы обычно говорим, что рекомендации ВОЗ касаются в первую очередь развивающихся стран с низким уровнем гигиены и плохим качеством продуктов. Когда все так плохо, безусловно, длительное грудное вскармливание заметно повышает банальную выживаемость детей и его польза в таких условиях неоспорима. Если же речь о странах развитых, то минус, на мой взгляд, в привязывании матери к дому, нарушении карьеры и личных планов.

Разумеется, если таков ее выбор, окей. Просто я не уверен, что активная популяризация грудного вскармливания не создает чрезмерного давления на женщину. Мы избегаем чрезмерного давления на родителей, рекомендуя вакцинацию детей: наше дело только информировать. Когда же доходит до пропаганды грудного вскармливания, просветители позволяют себе быть менее этичными и более авторитарными. Мне не нравятся эти двойные стандарты.

Считаете, что матери делают выбор под влиянием социальных норм?

Во многом да. Многим женщинам стыдно и страшно, их мучает чувство вины, если по каким-то причинам кормить не получилось или грудное вскармливание пришлось рано свернуть. В таких случаях они иногда буквально рыдают у меня на приеме. Но, как у любого эффективного лекарства, у такого прекрасного природного явления, как кормление грудью, есть побочные действия, и о них надо говорить. Например, вот это чувство вины и ощущения неполноценности себя как матери.

А есть ли негативные эффекты физиологического характера?

Приведу такой пример. Есть дети, которые на грудном вскармливании первое время много прибавляют в весе, по полтора-два килограмма. В большинстве случаев это стабилизируется к девяти месяцам. Но часто бывает, что вес продолжает расти быстрее, чем нужно. На мой субъективный взгляд, после девяти месяцев, когда ребенок уже должен начать активно двигаться, грудное кормление является провоцирующим фактором чрезмерной прибавки веса.

В случае с такими детьми я начинаю подводить маму к мысли, что к году лучше закончить кормить грудью именно из соображений коррекции веса и стимулирования двигательной активности. Речь ведь не просто о переедании, хотя это тоже важно. Речь о снижении активности: ребенок часами держит во рту сосок и мало двигается.

Как правило, длительное грудное вскармливание идет в ущерб твердой пище — такие дети плохо воспринимают прикорм, тяжело переходят на общий стол, — идет в ущерб материнскому времени и силам. Дети в буквальном смысле могут сосать 20 часов в сутки. Мама вынуждена спать с ребенком, сидеть на унитазе вместе с ребенком — есть в моей практике и такие истории. Эти дети буквально терроризируют мать! Она одной рукой мешает кашу на плите, а другой держит у груди 13–15-килограммового малыша. Нездоровая ситуация, вредная им обоим.

Еще есть попытки исследовать, вредит ли длительное грудное вскармливание зубам. Я пытался искать эту информацию, но, кроме единичных мнений экспертов, никаких серьезных данных мне не попадалось.

Как, с одной стороны, не впадать в панику от каждого детского чиха, с другой — не упустить серьезную проблему?

Важнейший пласт работы педиатра — просветительство, в частности обучение так называемым «красным» флагам, то есть простым и понятным немедику симптомам, которые говорят, что ситуация перестала укладываться в категорию функциональной и безопасной. Другими словами, что выжидательная тактика больше не показана, пора обращаться к врачу или вызывать скорую. Если выдать набор таких «флагов» родителю, у него появляется контроль над ситуацией, даже когда он не знает точного диагноза.

Где у двухмесячного младенца проходит граница между коликами и инвагинацией кишечника? Это стандартная хирургическая патология, которая обсуждается на одном из первых визитов к педиатру. Я обычно говорю про полтора часа непрерывного плача, когда вы ничем не можете успокоить малыша. Колики имеют перерывы, можно на 5–7–15 минут ввести ребенка в полудрему, укачать, отвлечь. Он переведет дух, потом начнет кричать снова.

При боли из-за инвагинации у вас не будет даже этих пяти минут. У каждого родителя свои лайфхаки, свои приемчики, чтобы успокоить: «белый шум», катание по двору в автокресле, еще что-то в этом роде. Так вот, когда плач продолжается полтора-два часа и не работают методы, которые раньше помогали, надо вызывать скорую, смотреть, насколько это похоже на острый живот, нужно ли вмешательство хирурга.

Еще пример. Граница между обычной головной болью из-за интоксикации во время ОРВИ и менингитной головной болью — где она проходит? Прежде всего простая головная боль имеет начало и конец, и она, как правило, коррелирует с уровнем температуры. Поднялась температура — ребенок ноет, температуру сбили — его отпустило.

Вот, кстати, «зеленый» флаг: когда при снижении температуры ребенок веселый, дурит, ест, это успокаивающий симптом, значит, ситуация под контролем, организм скоро справится с болезнью. «Красным» флагом является так называемый «мозговой» плач. Ребенка беспокоит сильная головная боль, он плачет, но при этом сам плач, как любой громкий звук, головную боль усиливает. Из-за звукобоязни малыш выбирает компромисс: негромкое монотонное нытье на одной ноте. Это и называется «мозговой» плач: «Н-н-н-н-н, н-н-н-н». В совокупности с вынужденным запрокинутым положением головы — очень «красный» флаг.

Но ведь невозможно предусмотреть для родителей полный набор таких «флагов».

Безусловно. Даже педиатр не знает всего, а уж родители тем более. Но знать самое частое уже немало. А для редкого есть родительская интуиция, о которой мы все чаще говорим во вполне научном ключе. Я давно пришел к этой идее по личному опыту, а когда появились подтверждающие исследования, то очень обрадовался. К примеру, есть западное исследование поведения родителей, которые обращаются в больничное отделение скорой помощи.

В России нет такого, а жаль. Это отделение больницы, нечто среднее между полноценным стационаром и поликлиникой. Вы приехали, посидели в очереди, вас пригласили в комнатушку, педиатр осмотрел малыша, например при ложном крупе или при рвоте. Назначил ребенку внутривенное вливание или ингаляции, облегчил симптомы, взял экспресс-анализы, исключил серьезные проблемы. И отпустил семью лечиться домой, где точно комфортнее и спокойнее.

В российской действительности такого просто нет. В перечень услуг поликлиники это не входит, педиатры и медсестры не оснащены, чтобы проводить внутривенные вливания на дому. У нас ребенок в такой ситуации попадает в стационар, но через шесть часов, даже если ему станет легче, его уже не выпишут. Будет лежать сколько скажут либо пока родители не решатся подписать отказ от госпитализации.

Исследование, о котором я говорю, показало, что в большинстве случаев, по-моему порядка 70 %, когда родители обращаются в больничное отделение скорой помощи с проблемой, в дословном переводе звучащей как «с ребенком что-то не так», врачи действительно находят опасное заболевание. «Не так» означает, что родитель не может назвать конкретный симптом, но есть изменения, которые настораживают: одышка, отек, изменение сознания, чрезмерная капризность.

Наблюдая ребенка каждый день, мама или папа интуитивно знают, как он ведет себя, когда грустный, когда веселый, когда голодный, когда не выспался. А тут что-то новое: «Так раньше не было, я не знаю, как это назвать и почему оно возникло. Меня это очень беспокоит». Такое состояние и есть главный «красный флаг». Он работает, безусловно, с оговорками на личную тревожность. Есть матери, которые не могут полагаться на интуицию, зная, что из-за каждого плача предполагают худшее. Но есть, как правило, второй родитель или еще кто-то близкий, кто сможет провести супервизию и сказать: «Вот здесь ты зря тревожишься, а вот здесь — да, пожалуй, мне тоже что-то не нравится».

Вторая часть интервью с педиатром Сергеем Бутрием — здесь. Врач рассказал о своем отношении к закаливанию и излишним медицинским обследованиям, а также дал информацию о детской ковид-вакцинации.