Миша, раздевалка — место интимное, так что спасибо тебе за доступ к телу. Ты давно ходишь в спортзал?
— Думаю, лет двадцать уже, из них последние десять — три-четыре раза в неделю.
— Три-четыре? Ого! Прямо вот так, невзирая? Что бы ни происходило накануне?
— Ну, почему же, взирая. Бывает всякое, но заставляю я себя чаще, чем позволяю пропустить. Три-четыре раза в неделю это минимум и максимум, стараюсь придерживаться такой нормы.
— Откуда норма взялась, как ты к ней шел?
— Путь был довольно долгим, на нем были вершины и падения, причем в равной пропорции. Я приехал в Москву в девяносто пятом, а до этого спортом не занимался никогда.
— Как же, никогда? А бокс, а знаменитое спортивное ориентирование?
— Ну это были детские дела. В секцию бокса я попал неведомым для себя образом, но меня оттуда довольно быстро выгнали: во втором классе я на перемене ударил одноклассника. Получил соответствующую запись в дневнике и тренер Гескин, который школьные дневники наши регулярно просматривал, счел это неспортивным, несовместимым с высоким званием участника боксерской секции. А в спортивном поведении Гескин знал толк — он тренировал Петра Заева — серебряного призера Олимпиады-80, который в финале проиграл выдающемуся кубинцу Теофило Стивенсону. После этого Гескин начал тренировать детей в обществе «Спартак», рядом с моим домом на Моховой.
— Ты делал у него большие успехи?
— Не сказал бы. У меня была гениальная фотография, которую подрезали твои коллеги-журналисты, думаю, что из «Спорт-экспресс». На снимке стоят в ряд подтянутые мускулистые подростки, а в углу ринга расползлось невнятное рыхлое пятно — майка-алкоголичка, трусы какие-то странные и огромный живот. Это был я.
— Ну не скромничай, ты ведь даже занял третье место в районном чемпионате.
— Правильно, потому что по весу был третьим среди мальчиков 1965 года рождения. А поскольку таких мальчиков было всего трое, я изначально претендовал на бронзу — и завоевал ее.
— Всегда шел на верный результат…
— Да, и со спортивным ориентированием тоже была верная история. Распространенная забава в советских школах, в Питере почему-то это ориентирование стало особенно популярно. Нас вывозили на соревнования в пригороды, надо было метаться по лесу и на контрольно-пропускных пунктах цветными карандашами отмечать их прохождение. Карандаши там висели на веревочках, один КПП – один цвет. И вот на очередном КПП какая-то сердобольная женщина, увидев меня, точно поняла, что я не успею пройти дистанцию. Сказала: «Давай свою карту, я знаю, где какие цвета» — и отметила мне все КПП. С ее помощью я пришел третьим и попал на городской конкурс. Здесь я уже честно потерялся где-то на двадцатой минуте: все бегали гораздо быстрее меня и тактика пристроиться опытным участникам в хвост успеха не имела. Парни были опытные и быстро от таких, как я, избавлялись. Бросили меня в чаще, где кто-то случайно меня обнаружил. Так развивалась моя спортивная карьера, не считая футбола, в который я с детства гонял с соседскими ребятами.
— И вот ты попадаешь в Москву середины девяностых.
— Да, тогда уже в столице начинался культ тела. Исповедовали его поначалу в основном бандиты и девушки легкого поведения, которые и составляли контингент посетителей тренажерных залов. Тот, в который я попал первый раз, находился в здании СЭВ — в то время канал «ТВ-6» занимал там несколько комнат на каком-то высоком этаже. Бродя по зданию, я нашел тренажерный зал, — очень, как тогда говорили, навороченный, — и немедленно туда записался. Там было непросто: помню конфликт как раз с бандитом, который сказал, что от меня пахнет потом. Меня это поразило, потому что в тренажерном зале, по моим представлениям, ничем другим пахнуть и не должно. Исход драки с таким типом был заведомо предрешен, так что я просто ушел заниматься в другой угол.
— Но этот конфликт не остановил тебя на пути к здоровому телу
— Не остановил, нет, было еще несколько залов. Первая наша с Таней совместная квартира была на станции Выхино, и я стал тренироваться там же в Вешняках. О, эти знаменитые вешняковские тренажерные залы…один из них, помню, назывался «Марк Аврелий».
— Идя в спортзал, ты был настроен на конкретный эффект?
— Я никогда не формулировал каких-то ожиданий. Бицепсы, кубики, сантиметры, объемы никогда не были для меня ни целью, ни этапом на пути к цели. Да, ставились какие-то задачи – после большого перерыва, при переходе в новый зал, или смене тренера. Особенно при смене тренера: приходишь и тебе говорят…
— О боже мой, кто вас стриг?
— Да, примерно так. Кто вас тренировал, вы все делали не так, давайте строить новую программу…. При этом помимо тренировок я никак не менял образ жизни, не начинал, к примеру, правильно питаться. Поэтому мне говорили: «Ну, Михаил, когда реально захотите что-то изменить, вы нам скажите — мы обязательно изменим». И как-то это все разбивалось о, скажем так, повседневные обстоятельства.
— Ты занимался сам, или рядом всегда был инструктор?
— Только с тренером — сам я ленивый очень. Мне нужен ментор, который будет говорить, сколько подходов сделать и на какой минуте сбавить темп. В зале, куда я хожу сейчас, последние восемь или девять лет я занимался с одним и тем же инструктором. И наша болтовня во время тренировки стала, собственно, ее основой, а сами нагрузки стали рутиной. Я стал менять тренеров, перебрал практически всех. Нашел отличную девушку-инструктора – она реально стала меня гонять, я впервые за много лет почувствовал тяжесть нагрузок и удовольствие от них. Но девушка довольно быстро ушла в декрет, что никак не связано с эффективностью наших тренировок (смеется). Я опять стал менять тренеров, вот сейчас остановился на парне, который любит футбол – так что в паузах между упражнениями мы говорим только о футболе.
— Меняешь время от времени структуру тренировки, или за эти годы выработались какие-то устойчивые форматы?
— Все зависит от задачи, от жизненного этапа, на котором ты находишься. Если не превращать тренировки в рутину, а подходить к ним осмысленно, они всегда будут связаны с тобой, с твоим сегодняшним состоянием. И главное, что я точно уяснил за эти годы – никакой тренер не сможет поставить тебе задачу, пока этого не захочешь ты сам. Поэтому периодически, — когда мне удается поставить себе цель, — она реализуется. Понятно, что есть тренировки тематические, на определенные группы мышц: сегодня мы делаем спину и ноги, завтра – грудь и руки. Структура понятна, но если хочешь добиться результата – она будет работать только в комплексе с чем-то еще. Вот сейчас я, наконец, изменил питание — ты-то знаешь об этом не понаслышке…
— Да-да, восхищаюсь твоей стойкостью.
— Конечно, я понимаю, что периодически выгляжу идиотом, когда прихожу к тебе в гости и ничего не ем, или приношу с собой коробочку какого-нибудь низкокалорийного силоса… В общем, это довольно сложно, чего скрывать.
— И все-таки, когда долго и тщательно сочетаешь спорт и диету, результат тебя удовлетворяет?
— Слушай, я прошел через такую мясорубку этих диет – страшно вспомнить. Я не ел, все, что можно было не есть, и ел, все что можно – таблетки, порошки, соки, пюре какие-то бесконечные… На Волкове разве что не сидел. Анализ сдал, но как-то не поверил ему сразу – запреты на петрушку, все эти страшные сочетания… в общем, я не проникся. Но в остальном, по-моему, попробовал все. Весь прошлый год, например, просидел на диете Сэма Клебанова, который является апологетом Low Сarb High Fat – прекрасной диеты для ленивых: ешь много, ешь жирное, и все будет хорошо. Сало, бекон, масло… Мне вначале очень понравилось — почти год так питался, пока не перестал влезать в любимые штаны. Там есть рецепты типа «пуленепробиваемый кофе», когда в чашку кидается кусок сливочного масла. Не сказать, что очень вкусно, но так как это входит в основные принципы диеты, то проникаешься, и следуешь. Но в результате худеть я начал только сейчас, потому что нашелся человек, который убедительно сказал: «Все диеты — полное фуфло. Вы просто много жрете».
— И у тебя открылись глаза?
— Представь себе, да. Это оказался как будто совершенно новый подход, который меня окрылил. Я похудел на семь килограммов — ем мало, дробно, и часто.
— Физические нагрузки как-то изменил?
— Кардинально ничего не поменял, немного увеличил долю кардионагрузок и жиросжигающих упражнений. Тренер мой говорит, что некоторые, когда сильно худеют, становятся отвратительными, так что он сейчас присматривается ко мне: понравится результат – мы продолжим, нет – подумаем.
— Ты сейчас вышел с тренировки распаренный и на вид довольно счастливый. Только на вид, или так и есть на самом деле?
— Сложно сказать. Ты получаешь удовольствие, когда почистишь зубы? Вот такое же приблизительно ощущение у меня после тренировки. По большому счету это просто обязательная программа. Проснувшись, выпив кофе, следующим шагом я должен сесть в машину и приехать в зал. Только тогда начинается день, только после этого я могу приступать к делам, которые запланировал. Конечно, это вызывает какие-то эмоции – как и чистка зубов. Возможно, они небольшой палитры, эти эмоции, зато дают очень важное для меня ощущение — полной готовности к тому, что дальше произойдет. Тело наливается бодростью, все кажется таким… многообещающим, приходит легкая эйфория.
— Надолго хватает этого ощущения?
— Не очень, кстати. Все довольно быстро улетучивается. Не знаю, может в возрасте причина, но от спорта ничего кардинально не меняется, правду говоря. Но дневной график я составляю, отталкиваясь именно от тренировок: например, в последнее время перенес их на 9 утра. Раньше я был еще более ленив, чем сейчас, и позволял себе поспать до 11, и только потом ехать тренироваться. А сейчас, когда меня уволили, обнаружилось, что я страшно занят и совершенно ни на что не хватает времени. Так что встаю, моюсь и в полдевятого уже разогреваюсь на тренажере. Обычно до начала занятия – минут пятнадцать ходьбы, бегать не хочу из-за проблем со спиной. После тренировки – полчаса на эллипсе, я открыл для себя эллиптический тренажер, который раньше почему-то игнорировал, а он гораздо более эффективен.
— С весами работаешь?
— Работаю, конечно, — гантели всякие, штанги, — но у меня нет цели поднять сто кило. Я и не пробовал, кстати, ни разу. Беру веса, которые позволяют мне спокойно работать в регулярном режиме — 65, 70 кило. Хотя, знаешь, когда я был студентом, первый ленинградский мединститут ездил на морковку в совхоз Глинки (проверить название). Там была элитная бригада грузчиков, в которую я случайно попал. Ящик морковки весил 24 кило, — ящик советский, такой, знаешь, грубо сколоченный, с занозами, и сбоку две дыры, в которые нужно было еще умудриться руки в перчатках просунуть. Так вот, чтобы сбросить морковку в прицеп трактора «Беларусь», этот ящик надо было поднимать на полностью вытянутых руках. Вот это был реальный жим – в день мы таких ящиков грузили минимум двести, если не триста. А сейчас, в спортзале десять подходов, ну, пятнадцать… Несерьезно.
— Тем не менее, спортзал уже давно неотделимая часть твоей жизни.
– Это да, я иду в зал в любом состоянии, и в плохом настроении тоже. Мои тренеры это на себе испытали — иногда я не стесняюсь в выражениях. Многие цепенели вначале, но потом привыкли. То есть главное здесь — выговориться, и тренер мне кажется…
— … частью спортивного оборудования?
— Ну, я не бью по нему ногами конечно же, но да, он — часть декорации. И у меня в этой декорации довольно часто случаются эмоциональные перепады. Бывают сломы, бывают подъемы, очень много всего происходит за эти полтора часа. Могу прийти в зал ужасно злым, а уйти спокойным. Бывает и наоборот – когда что-то не получается и буквально ощущаешь себя дерьмом в проруби. Но при этом никогда не возникало даже мысли о том, чтобы отказаться от спорта.
— Вы с Таней много времени проводите в Испании, как там ты поддерживаешь форму?
— В любую поездку всегда беру спортивную одежду и стараюсь что-то придумать. Ну а в Испании есть набережная, это вообще идеальное начало дня. К тому же я сейчас нашел там тренера – невероятный красавец, модельной внешности бельгиец по имени Дитер. Обожаю его занятия, для которых используется все вокруг: скамейка на набережной, фонарный столб, парапет, газончик… У него бюджетный «Фольксваген» какой-то, — или «Опель», не помню, — открывается багажник, а там коврики, резинки, несколько «блинов», гирьки какие-то. И вот с этим нехитрым инвентарем час на фоне восходящего солнца… прекрасно! Это даже лучше, чем World Class, да простит меня Ольга Слуцкер. Нет, я без этого уже не могу, и думаю, что никогда не брошу.
— Когда в твоей жизни случались глобальные перемены, — в частности увольнение с канала, — тоже не бросал?
— В запой не ушел, спорт не бросил, наоборот, как-то даже заниматься стал, не знаю, яростнее, что ли. Говорю же, это часть жизни. И если бы из зала выгнали, это, наверное, было бы гораздо хуже, чем с канала СТС — мне так кажется. Для меня точно это имело бы больше последствий. Вот ни секунды не лукавлю.
— Тем не менее, трудно сказать, что увольнение не было для тебя травмой…
— Да, это был, конечно, экстремальный период. Поначалу мы пребывали в какой-то странной эйфории — казалось, ничего страшного, жизнь продолжается, сейчас пойдут какие-то другие дела и занятия. Потом наступило неприятное привыкание к ситуации, что ты все меньше и меньше востребован. Ну а дальше, когда была пройдена низшая точка, я начал, — как любой уважающий себя еврей, — адаптироваться. Мне кажется, что это вот прямо наша национальная черта – проходить через низшие точки, выживать и выкарабкиваться.
— Можно сказать, что сегодня ты полностью приспособился к ситуации?
— На данном этапе, думаю, да. Я не оставляю надежд, у меня есть варианты перспектив. Более оптимистичные, более пессимистичные — я готов к любому. Как повернется — непонятно, но допускаю обе возможности развития событий, могу с этим сжиться, меня уже не разрывает внутри, как вначале. Я знаю, что обязательно что-то найду. К тому же в такой ситуации все время открываешь для себя какие-то новые ниши – недавно, к примеру, я провел в Челябинске мастер-класс для ведущих. Имел огромный успех.
— Для телевизионных ведущих?
— Ну каких телевизионных, сама подумай. Ведущих мероприятий. Два часа, полный зал — не «Крокус-сити», конечно, но аудитория довольно забавная.
— А что за люди в Челябинске приходят послушать курс ведущих?
— Представляешь, не только из Челябинска — из Беларуси были ребята, из Казахстана. Корпоративы — это же целый мир на самом деле, огромная индустрия.
— Ты был одним из ее столпов. А сегодня кто в этой индустрии делает что-то заметное?
— Есть другие столпы, люди-топы, их известность всегда связана с телеком — только он создает востребованность. Но на самом деле за эти годы выяснилось смешное: люди не понимают, что тебя нет в ящике. Звучит странно, но недавно в Южно-Сахалинске ко мне подходили со словами: «Михаил, как приятно! Буквально вчера видели вас по телевизору и вот вы здесь» — а «вчера»-то было уже года три назад.
— Но ты же не будешь отрицать, что есть прямая связь между твоим исчезновением с канала и количеством мероприятий, вести которые тебя приглашают.
— Да, конечно есть. Но в свое время Андрей Бочаров, мой коллега, сформулировал теорию космического объекта: объект очень долго падает, потом входит в твердые слои атмосферы и там сгорает. Но до сгорания проходит масса времени, в течение которого весь этот космический мусор вращается вокруг нашей Земли. Мы сейчас и есть такой мусор, который сходит с орбиты, но медленно. И мешает основным межпланетным объектам делить звездное пространство на прибыльные сектора.
Помимо ухода с канала часто ли в твоей жизни были ситуации, которые ты считаешь экстремальными?
— Знаешь, когда я оглядываюсь на 2011, 2012, 2013 годы то понимаю, что делал вещи, которые… Сейчас Facеbook иногда подбрасывает воспоминания из тех лет, и меня, честно говоря, прямо накрывает. Думаю — ничего себе, ничего себе! Это я был? Это я делал? То есть совершались вещи, которые требуют какого-то определенного… отчаяния, по-другому не скажешь.
— Ты имеешь в виду Болотную и Сахарова?
— Ну это было начало, там были практически все наши общие знакомые. Я вспоминаю продолжение, — всю историю, включая Координационный совет. Вот это, как я сейчас понимаю, был настоящий экстрим. Вспоминаю, как ходил на какие-то запрещенные митинги… это было реально страшно.
— Слово «страшно» я от тебя слышу впервые, и только сейчас. Тогда, очевидно, это казалось тебе единственно возможной линией поведения?
— Ну я же не делал это из-под палки, все было добровольно.
— Сегодня есть место таким поступкам?
— Смотри, сколько людей продолжают этим заниматься – значит, экстремальный выбор в принципе есть. Каждый сам решает, идти на него, или нет.
— Тебе не кажется, что ты заплатил за тот экстрим очень высокую цену?
— Что было, то и отдал. А высокая это цена, или нет — мне сложно судить.
— Если в нынешней ситуации тебе предложат работу, связанную с медийной известностью, взамен на обещания, ограничивающие возможности твоего собственного высказывания, — политического, социального, — согласишься?
— Не знаю. Точнее, знаю, что есть определенные вещи, через которые я не переступлю. Уходить от каких-то вопросов – да, наверное, смогу, а врать – нет, не готов. Вообще на всем сегодняшнем медийном пространстве как относительно безопасную зону я вижу только спорт. Подкаты, ауты, удары – о них можно еще, наверное, рассуждать, не задевая чувств верующих. В этом смысле спорт — способ ухода от того, чтобы врать в открытую. Потому что говорить на «а», что это «б», я не смогу. Хотя… в последние годы спорт тоже чрезвычайно политизировался.
— Ты многолетний активный футбольный болельщик, отлично в этой теме ориентируешься. Мог бы делать свою передачу, шоу спортивное вести… Предлагал сотрудничество телевизионным каналам?
— Сегодня я сотрудничаю с каналом «Матч ТВ», у меня есть продюсерские проекты. Сейчас, к примеру, работаем над фильмом про футбольный клуб «Зенит», — эта тема мне очень близка.
— Но это работа за кадром.
— Да, это работа за кадром.
— Ты веришь, что в обозримом будущем барьер, не пускающий тебя в кадр, может исчезнуть?
— Понимаешь, это как история о черной дыре: ученые могут рассказать, как она устроена, но это будут гипотетические упражнения. Так и с нами: что и почему произошло, кто конкретно стоит за этим — за все последние годы я так и не смог ответить, есть только догадки. Многие из тех, кто нас с тобой окружает, готовы теоретизировать на эту тему, но на практике я никогда не встречался ни с исполнителями, ни с людьми, принимавшими решения относительно нас. Изменить ситуацию трудно, но, наверное, возможно. А как конкретно — не знаю. Если читатели Men’s Health могут посоветовать, пусть напишут в редакцию.
— Заставило ли изменение медийного статуса по-новому взглянуть на людей, казавшихся тебе близкими?
— Наверное, это традиционная история — многие исчезли. Испарились. Перестали звонить, просто пропали из нашей с Таней жизни, понимаешь? Но сейчас я понимаю, что в некотором смысле это был детокс, избавление от шлаков. Все произошло как бы само по себе, никто особенно ничего не делал, не говорил – но в тот момент отсутствие поступков и было поступком. Люди ушли, не поддержали, не помогли, не попытались поговорить. Исчезли. Но были те, которые вели себя еще хуже — не исчезли, продолжили декларировать дружеские отношения, хотя все было понятно.
— Что – все? Понятна причастность к вашему увольнению с канала?
— Конечно, ко всем этим событиям. И это, наверное, даже более грешно, чем просто молча отойти в сторону. Но их было не так много на самом деле, таких людей – то есть не настолько, чтобы изменить мое отношение к миру, или повергнуть в депрессию. Вообще в последние годы если что-то и повергает в депрессию, то это не конкретные ситуации, а в целом какое-то новое понимание человеческой природы. Настало время, когда люди, не желая того, открываются довольно пугающим образом. Залезаешь в «фейсбук» — и вот тебе неприятные человеческие открытия, прямо в твоей ленте.
— Как ты от этого защищаешься?
— Как тут защититься? Пожмешь плечами, и… Раньше я что-то писал в ответ, а сейчас уже не вижу смысла. Меньше себя обнаруживаю, пытаюсь скрыться – вот и вся защита. Я устал от этих постоянных разговоров. Когда на тебя льется дерьмо, ты пытаешься отмыться и больше в него не лезть, это же нормальная реакция. Лучше в зал сходить, отвести душу.
— Ты – человек профессии, которая глубоко связана с языком, с вербальной культурой. Не думаешь, что этим молчанием, уходом в норку ты в том числе и профессионально себя кастрируешь?
— Послушай, меня уже так профессионально кастрировали, что, по-моему, еще пара сантиметров уже никак на размер не повлияют, прости за цинизм. Когда меня приглашают куда-то, — все реже, в основном на телеканал «Дождь», — и спрашивают «как вас протитровать, Михаил, — «телеведущий», «шоумен»?» — это вызывает у меня ступор. Ну какой я шоумен — без шоу? Как можно быть журналистом, если тебя не печатают? Как можно быть телеведущим, не работая на телевизионном канале? Я больше не ведущий, не надо иллюзий. Я, что называется, «имею опыт работы на телевидении». С тем же успехом можно написать «врач» — у меня же есть диплом.
— А какой титр ты хотел бы видеть рядом со своей фамилией?
— Повторюсь, если бы мне сейчас предложили что-то делать на телевидении, я бы взялся – при условии, что это не будет сопряжено с тем, о чем мы говорили полчаса назад. Но и другие варианты возможны, что угодно может появиться — коуч, ресторатор…
— Ты что, когда-то задумывался о ресторанном бизнесе?
— Послушай, о ресторанном бизнесе хоть раз не задумывался только ленивый. Я, к примеру, могу делиться знаниями о диетах. Табличка «Доктор Шац, диетолог» — это было бы прекрасно. Могу открыть кафе здорового питания… Не знаю. Что-то наверняка произойдет, ну невозможно же, чтобы не произошло!
— То есть общий вектор, тебе кажется, ведет в позитивном направлении?
— Общий вектор – жить. Мне кажется, сейчас надо оперировать только такими понятиями. Путешествуешь ли ты, общаешься с детьми, ходишь в зал – ты проживаешь свою жизнь. И совсем неважно, показывают тебя при этом по телевизору или нет. Я стал это понимать абсолютно четко.
— Такое понимание пришло к тебе явно не сразу.
— Нет, не сразу. Но послушай, на то и есть жизненный опыт, лайфхак, как сейчас говорят. Жизнь продолжается, и это здорово.
