Чем вам полюбился именно этот спортзал в Павлово?
Удобством — живу в пяти минутах езды. Я много разных клубов перепробовал, потому что давно понял: человек по природе своей предрасположен к саморазрушению. Есть саморазрушение и есть созидание — мы помогаем себе либо разрушать свою жизнь, либо, наоборот, сохранить и продлить её качество. Не только саму жизнь, а именно её качество – это немножко разные вещи. Я — из команды «mean’s health»: быть фаталистом, полагаться на судьбу, на Бога, на генетику, но при этом не прикладывать никаких усилий для поддержания себя в форме – это не моя позиция.
Давно эта позиция сформировалась?
Ровно в 33 года — в один прекрасный день я проснулся и понял, что все начинает болеть: спина, голова, появились какие-то дурные мысли. У каждого организма есть заложенный ресурс, который однажды подходит к концу. Не знаю, ощущают это другие, или нет, но я отчетливо понял – всё, начинаю разваливаться. И с этого момента начал по-другому относится к себе, к своему физическому здоровью.
А до этого, — в детстве, скажем, — были какие-то отношения со спортом?
У меня было очень хорошее детство. Мне повезло — я достаточно рано, с третьего класса начал ездить в пионерский лагерь. По три месяца, не только летом, но и зимой – я это обожал, жил от смены до смены. Это было, с одной стороны, удобно родителям, с другой — превратилось в мою потребность. Таким было предлагаемое обстоятельство жизни: мама меня воспитывала одна, родители развелись, когда мне было восемь лет. Они к тому моменту уже практически не жили вместе, шли одни скандалы. Думаю, что вся моя хрупкость, ранимость, потребность и готовность к сочувствию, сопереживанию, подвижная психика — все оттуда. Может, и актерство моё оттуда, кстати, потому что все-таки природа нашей профессии — очень подвижная, пластичная, всё на кончиках обостренных нервов. Но это отдельный разговор. Пионерский лагерь был, в отличие от дома, как будто другое государство, как армия, где все подчинено коллективу: подъём, зарядка, уборка территории, дежурства. Я там даже достиг какого-то карьерного пика: начал с младшего барабанщика, а закончил председателем совета дружины. Причем я в школе никогда не был активистом — ни пионерским, ни комсомольским, это проявилось именно в лагере. Там я стал капитаном футбольной команды, при том, что был не самый спортивный, не самый физически развитый.
Лидерские амбиции смолоду?
Не потому, что хотелось быть лидером – видимо, просто я такой человек. Так сложилось по жизни, что лидерство было внутри как некая составляющая характера, которая проявлялась прямо с самого-самого ранья. Думаю, все, что дальше со мной произошло, и в профессии, и в отношении к здоровью – тоже от этого.
От чего – от желания управлять ситуацией?
От желания и умения ставить цели и достигать их, иногда — путем привлечения соратников или команды. Возглавлять что-то – на это я специально не претендую. Не то чтобы это мне вот прямо нравится, оно у меня просто получается. Почему у меня детская школа гардемаринов, почему у меня кинофестивали — один, другой, почему у меня клуб «Кино»? Это все не по установкам комсомольского собрания — видимо, всегда была внутренняя потребность что-то создавать.
Давайте вернемся к спорту.
Спорт в моей жизни был всегда, разве что на какое-то время отступил после «Гардемаринов» и после армии.
Вы служили в пожарных войсках, верно?
Да, я служил в пожарке, но пожары не тушил, а был в музыкальном ансамбле. Совершенно случайно туда попал. Стою на распределительном пункте — уже побритый, в одних трусах. Нашу колонну должны были отправить за Урал, на какую-то ракетную точку. Вдруг вижу, идет лейтенант молодой, в петлице — лира, и спрашивает: «Танцоры есть? Музыканты есть?» Говорю: «Я артист». Он: «Какой?» — не узнает меня, естественно. Хотя в 24 года я был знаменит, меня уже печатали на обложках журналов.
А зачем вы пошли в армию?
Откосить не получилось. То есть я не пробовал даже, совести не хватило. Начал представлять, как буду на комиссии говорить, что писаюсь по ночам — стало как-то стыдно, не смог это преодолеть. Другие могли: статья 5 «б», чуть-чуть прикинуться, немножко полежать в больнице… Не смог, наверное, потому что уже все-таки был известным, неудобно было. И все мои блаты многочисленные не сработали. Мне пытались помочь: к примеру, привели в ансамбль Александрова. «Ну, спойте». Я такой: «А-а-а!», – «Спасибо». Понятно — какой я певец для ансамбля Александрова. В театр Советской Армии пытались пристроить. Позвонил туда за меня просить космонавт Георгий Гречко — я снимался в фильме «Скорость», про автогонщиков, где он был консультантом. Меня пригласили директор театра и главный режиссер, долго задавали наводящие вопросы, а в конце, помявшись, говорят: «Нам по вашему поводу звонил Гречко. Это какой?» А то время маршалом, главнокомандующим всех войск был Андрей Гречко. Я не сообразил сказать: «Как — какой? Тот самый». Они же не будут звонить маршалу и проверять, он им звонил, или нет. Говорю: «Космонавт». «Космонавт? Ну, понятно. Извините, у нас на два года вперед все занято».
И вы оказались на призывном пункте.
Да. Там этот лейтенант говорит мне: «Дай личное дело». Увидел: «Ух ты! Вот сюда, в уголок встань». И за два огнетушителя забрал меня из этой команды.
За два огнетушителя?
Он же из пожарных войск. Сказал комиссии: «Мне нужен этот призывник». Они ему: «А вы нам что?» – «А что вам нужно?» – «Вы откуда?» – «Из пожарной». – «Ну, давайте два огнетушителя». Так меня вырвали из лап ракетчиков и я оказался во внештатном ансамбле.
Как там было с физическими нагрузками?
Подъем в шесть утра и сразу три или пять километров кросс вокруг части. Я похудел килограммов на двадцать, наверное, за первый же месяц.
Ого! Значит, было с чего худеть.
Было, тогда ещё как было. У меня вообще всё вовремя приходит — армия пришла в мою жизнь, когда начинался кризис и я понимал, что надо менять жизнь кардинально. Отдался, смирился.
Если уж мы коснулись веса, вы на диетах когда-то сидели?
Конечно. Когда только-только началась эпоха «Гербалайфа» — 91-93-й год. У меня как раз к этому времени после пика, — «Гардемарины», «Черный квадрат», «На Дерибасовской…», — наступило затишье на год-полтора. Это же было время, когда в кино вообще ничего не происходило – на киностудиях мёртво, пусто, ветер гуляет, бумажки летают, людей нет. И вот Жигунов задумал сериал «Королева Марго». Я был такой уже… отдохнувший хорошо, наел себе вес, и тут как раз появился этот «Гербалайф». Знаете, очень эффективно — я за месяц, по-моему, килограммов семь сбросил. Результат очевидный, при этом ты не голодаешь, раз в день нормально питаешься, а два раза — эти их коктейли с какими-то таблеточками. И все время в тонусе — они же какие-то энергетики добавляли. Не рекламирую «Гербалайф» — так действует любая диета, на которую садишься впервые: попробуйте просто исключить хлеб и сладкое, и через месяц похудеете, потому что организм перестраивается. Потом по поводу диет я с Долиной часто советовался, когда мы с ней играли в мюзикле «Мата Хари: Любовь и шпионаж». Лариса много диет пробовала, но мы пришли к выводу, что самая лучшая – не есть после шести и исключить мучное, сладкое и жирное. У меня одна задача – держать стабильный вес, три семёрки — 77,7 кг. Цифры в суме дают 21, я родился 21-го и для меня важна магия этого числа. Слежу за весом каждый день: если после какого-то вечернего банкета на весах будет не «777», а «787» — начинаю меньше есть и за день-два всё выравнивается.
Вы вообще поесть любите?
Я не гурман, но люблю хорошую, вкусно приготовленную, можно даже сказать, изысканную пищу. При этом понимаю, что, к примеру, острое – вообще не моё уже много лет, мне от него просто плохо становится. То же самое — с курением или алкоголем. Кстати, это ещё один плюс в пользу армии. К моменту призыва, к 24-м годам, я понимал, что становлюсь алкоголиком. Сниматься перестал, в театр не взяли, наступило уныние, которое восполнялось вот этим. Какая-то хрень серьезная со здоровьем происходила, аллергия началась, всё чесалось – в общем, надо было просто под корень рубить такой образ жизни, и в этом смысле армия меня спасла. Плюс я приобрел безусловно полезный для своей профессии опыт, окреп и физически, и психологически — мне было важно, просто абсолютно необходимо вырваться из состояния, в котором я тогда находился.
Какой армейский опыт оказался полезным для профессии?
Взаимоотношения между людьми – это самое ценное.
Как армейские отношения проецируются на то, чем вы занимаетесь?
А как то, что Достоевский был приговорен к смертной казни, помогло ему в написании дальнейших романов? Так и с армией — это бесценный опыт. Ты вдруг понимаешь, что ценности, которые за границей армейского забора казались базовыми, общечеловеческими — здесь не имеют ровно никакого значения.
Например?
Происходят некие подмены в сознании, без которых, как я спустя годы понимаю, армия просто не будет работать. Там все основано на приказе, который нужно беспрекословно исполнять. Армия без подчинения — не армия, а лузер, все войны будут проиграны такой армией. Нужно просто тупое подчинение. А подмениваются понятия теми же сержантами — молодые, но уже старше тебя по званию, они используют это для удовлетворения амбиций, издеваются, унижают тебя. То есть армия — это крушение идеального представления о жизни. И природой заложенный во мне романтизм там претерпел некие изменения. Нужно было либо приспосабливаться, либо бунтовать, протестовать — а тех, кто идёт против течения там стирают в пыль. Но по-другому это не работает, армия – это государство в государстве, оно живёт по своим законам. Эти законы мне оказались нужны – чтобы внутренне выстроиться, сформулировать для себя какие-то важные вещи. Думаю, именно это там и произошло, хотя я прошел через ряд достаточно серьезных унижений. Когда тебе восемнадцать и вокруг ровесники — это нормально. А когда тобой командуют младшие, при этом менее образованные, менее культурные, менее воспитанные, менее, менее, менее… Постоянное внутреннее несмирение при необходимости внешнего подчинения, безусловно, влияло на психику. Спасало то, что я все-таки был взрослый и понимал, что это временно.
Вернемся к спорту. Как начинается ваш день?
С зарядки. Это система упражнений, которая выработана за многие годы — там и йога, и силовые упражнения, и партер, и верх, и низ. Иногда гантели — если я понимаю, что в ближайшие дни не попадаю в спортзал. Всё вместе — минут 25-30. Но если я куда-то улетаю, или недосыпаю, или болею — не занимаюсь, потому что это лишняя нагрузка для организма.
В прошлом году я снимался в продолжении «Зеленого фургона», были ранние смены – в шесть, а то и в пять утра. Конечно, при таком режиме заниматься спортом невозможно. Но если есть время — хожу в зал через день.
Там как занимаетесь?
Там опять какая-то выработанная система упражнений на час, которая заканчивается плаванием — три-четыре бассейна, чтобы расслабить мышцы. Иногда добавляется массаж. Летом много играю в теннис — когда есть возможность, каждый день. Зимой – раз-два в неделю. Много участвовал в разных соревнованиях, есть даже серьезные награды. Кстати, теннис с возрастом вызывает достаточно болезненные ощущения. Это же прыжки постоянные, а значит – протрузии, колени, спина… На коленях я мениск полтора года назад вырезал, стало гораздо легче. Долго колебался, — делать, не делать, — оказалось, надо. Играть стал легче, лучше, дольше, выносливость выросла. А вот спина забивается, особенно когда жесткий корт.
Для каких ролей в кино физическая подготовка была принципиально важна?
Самые серьезные нагрузки были в «Гардемаринах». Все эти фехтовальные бои, скачки — мы же в основном делали всё сами, без дублёров. Тогда я был молод, в очень хорошей физической форме. В «Королеве Марго» тоже без нагрузок не обошлось. Если в «Гардемаринах» шпаги были легкие, то у гугенотов и католиков — тяжёлые, нам их сделали точно по историческим образцам — двумя руками надо было держать. Мы с Жигуновым очень долго тренировались, репетировали. Скачки там тоже были. Где ещё были нагрузки? В продолжении «Зеленого фургона» пришлось играть в футбол в самый пик солнцестояния. Снимали в Кучугурах, на Азовском море, жара была под 40 градусов. Я не мог пробежать даже пяти метров. Со мной снимался Семен Трескунов, играл моего сына — потрясающий, кстати, молодой артист. Смотрю, тоже задыхается. Ну, думаю, ладно, если даже он еле дышит — тогда нормально.
Вы, будучи совсем молодым, снимались с выдающимися артистами. Кто остался в памяти?
Много кто, конечно. С Баталовым я снимался в «Скорости» — он просто небожитель для меня был: «Летят журавли», «Девять дней одного года», «Три толстяка»… Невероятный артистище, да и человечище. Я так воспитан, что с огромным пиететом отношусь к старшим. Так сложилось — то ли гены, то ли родители, то ли среда. Но со всеми по-разному складывается. Вот Виталий Мефодьевич Соломин вообще был отдельный человек. При всем расположении, очень держал дистанцию. Он вообще первый раз за руку со мной поздоровался даже не во время съемок, а только в конце, на озвучании. Во время съемок было «здравствуйте» — и все. А Баталов – наоборот. Научил меня в «балду» играть и мы играли в перерывах. Рассказывал, как ведет курс во ВГИКе. Научил делать бутерброд с икрой: не на целый кусок намазывать, а на маленький — немножко масла, немножко икры — тогда будет правильно. Мы с ним жили вместе в одной гостинице, он заказал икру и со мной делился. Увидел, как я намазываю, и говорит: «Дима, ну что ты делаешь? Вот как надо».
А с Джигарханяном вам как работалось на «Чёрном квадрате»?
Джигарханян вообще замечательный. У нас все-таки корни армянские — мне кажется, все армяне друг к другу расположены.
В вас всего четверть армянской крови, но вы всегда это декларируете.
Не важно, сколько – я её чувствую. Опять же, это воспитание, это отец, который с детства говорил о тяжелой судьбе армянского народа, о лишениях, о геноциде. О том, что даже если одним армянином станет больше, это уже хорошо для нации. Поэтому, когда паспортистка в 16 лет меня спросила: «Русским тебя писать?», я сказал: «Нет, напишите армянин»». Она: «Мальчик ты с ума сошел? Какой ты армянин? В зеркало посмотри!». Я говорю: «Армянин, так прошу в паспорте и написать». Это был мой вклад в историю армянского народа.
У вас были очень тёплые отношения с Гайдаем – расскажете?
Да, с первой встречи. Может, я к нему как к дедушке относился, которого никогда не знал. Какое-то прямо родственное чувство у меня к нему было. И у него — я чувствовал это. На время съёмок у Гайдая пришёлся пик моей формы. Вообще, тогда все изменилось: я три года не пил, развелся с одной женой, приобрел новую подругу жизни, все эти громкие фильмы вышли, — прямо звёздный период начался. И ровно на съёмках фильма «На Дерибасовской хорошая погода», — последней картине Гайдая, — в 91 году я развязал, до этого был «зашитый». Помню, на пирсе у Евпатории снимали эпизод, когда русская мафия собирается уничтожить машину, на которой едет мой герой Федя Соколов – суперагент КГБ в Америке. Девушка по имени Мэри Стар, агент ЦРУ, пытается его спасти. Стаскивает в воду, несмотря на его крик «Я плавать не умею!» — и тут машина взрывается. Потом вытаскивает на берег, делает искусственное дыхание. А мой герой, похотливый парень, все время хочет ее поцеловать. Такой суперагент — он во всем был супер. После съёмок, накупавшись, садимся в автобус. Администратор говорит: «Надо согреться, у меня есть вино». Я думаю: «Три года не пил, дай глоток выпью». Зачем я это сделал… В общем, выпил не один глоток. А потом — ночная съемка, и эти кадры вошли в фильм: мы сидим у костра и я такой лучезарный, глаз у меня добрый…
Гайдай спокойно к этому относился?
Известно, что Леонид Иович иногда позволял себе. Помню, мы летели в Америку, и в самолете вместе позволили. Его всегда сопровождала супруга – Нина Павловна Гребешкова. И она ему сделала выговор: «Леня, ну как ты мог! Зачем ты с Димой пил в полете? Ты же знаешь, что ему нельзя»! «Нина, ты не понимаешь. Я ему показывал, как это плохо — пить. На личном примере». При этом мы были на «вы», он обращался ко мне только «Дмитрий Вадимович». Вообще всех по имени-отчеству называл — и старших, и младших. У него была такая манера, деликатная — старая школа. С другой стороны, это сразу как-то устанавливает дистанцию.
Однажды мы снимали в павильонах, я еще курил тогда. Вышли с сигаретой в предбанник, и вдруг он мне говорит: «Дмитрий Вадимович, знаете, вот я все время снимаю комедии, а сам мечтаю снять «Идиота» по Достоевскому». Я: «Да ладно». А он: «Сыграйте Мышкина у меня». Я: «Вы шутите?». А он абсолютно серьезно говорит: «Вот только кто же мне даст… Они все ждут от меня только комедию».
Жалеете, что этого не произошло?
Ну нет, о чем жалеть? Просто остался в памяти такой эпизод. Чего жалеть, к примеру, что я не сыграл Пушкина у Хуциева? Фильма нет, зато легенда осталась. А был бы фильм, еще неизвестно каким бы он получился.
Этой истории я не знаю.
Да вы что! В 81-82 годах Марлен Мартынович Хуциев запустился на «Мосфильме» с двухсерийным фильмом «Пушкин». Мне позвонили и сказали: «Вас хочет видеть Хуциев». Я спросил: «А на какую роль он меня видит?» «Пушкина». «Шутите? Какой я Пушкин?». А ассистентка отвечает: «Вот и мы говорим ему – какой? А он за своё: «Позовите Харатьяна». Оказывается, он меня увидел в курсовой работе студента Марковского, и каким-то образом разглядел во мне черты Пушкина. Я приезжаю на пробы, и он начинает убеждать меня, что я реально похож и могу сыграть. Работа тянулась целый год — грим, костюмы. Ездили в Михайловское, на Мойку — вся моя жизнь в тот период была полна Пушкиным. В результате худсовет «Мосфильма» меня утверждает. Но должны еще утвердить в Госкино. А там были такие Ермаш, председатель Госкомитета СССР по кинематографии, и Павленок, его заместитель. Они сказали: «Знаете, как-то мы сомневаемся в выборе артиста для «нашего всего». Что это? Молодой, 21 год, фамилия такая… сомнительная». Павленок потом Хуциева отдельно в кулуары вызвал и сказал: «Марлен Мартынович, вы серьезно считаете, что великого русского поэта может играть артист с такой фамилией?» Хуциев говорит: «С какой — такой?» – «Ну, армянской». А Хуциев ему: «Слушайте, вы вообще в курсе, что Пушкин – эфиоп?» В общем, эти уперлись и говорят: «Нет, пробуйте еще. Вот есть же хороший артист Сергей Шакуров, и он реально похож». Когда-то Хуциев уже начинал фильм, и действительно пробовал Шакурова, и Мягкова пробовал, и Гердта, и в каждом из них видел Пушкина. В результате эти, из Госкино, говорят: «Давайте компромисс: молодого Пушкина сыграет Харатьян, а в 37 лет, ближе к финалу – Шакуров». Марлен Мартынович хлопает дверью: «Если вы не доверяете мне самое главное в этом фильме, — выбор артиста, — не буду вообще снимать». Так и не снял. Но легенда осталась.
О какой несостоявшейся роли вы жалеете больше всего?
У меня нет таких, кроме Пушкина. Да я и Пушкина не то, чтобы очень хотел сыграть. Просто Хуциев меня почти убедил. Я такой был… в конфузе, объяснял ему: «Я и стихи не умею читать». А он говорил: «Не страшно, мы тебя переозвучим». Каждый день просто прокачивал меня.
Настолько в вас верил?
Настолько верил, да. И очень важно, что именно такой человек и именно на том отрезке жизни так в меня поверил. Это был выпускной курс, и тогда очень нужна был моральная поддержка какого-то мощного авторитета, режиссера. Вот, например, взять мой первый фильм, «Розыгрыш» — Меньшов тоже тогда меня очень поддержал.
Но вы же вообще случайно попали на те съёмки
Со временем понимаешь, что все случайное не случайно. Я же умел играть на гитаре и петь песни, это было определяющим для меня — я купался в этом, жил и дышал. В последний день на озвучании Меньшов спросил: «Дима, ты чем собираешься заниматься в жизни?» Я говорю: «Не знаю, у меня вот дядя — известный в Ташкенте врач, Альфред Михайлович Харатьян, может, по его стопам пойду». – «А я тебе серьезно рекомендую задуматься об актерской профессии. Мне кажется, у тебя может получиться». Больше ничего не сказал, но как бы меня целенаправил. Меньшов, Дружинина, Юнгвальд-Хилькевич, Гайдай – эти люди определили мою жизнь, абсолютно. Римма Гавриловна Солнцева в театральном училище, конечно. Баталов тоже. Дали внутреннюю уверенность, что у меня получится, что я в принципе достоин этим заниматься.
У вас в жизни время от времени были тяжелые периоды, как приходило решение кардинально что-то изменять?
К этому толкало чувство неизбывной вины — перед людьми, перед профессией, перед жизнью самой. Все эти посталкогольные дела, депрессии — они, конечно, меняют сознание. Я же очень совестливый человек в принципе, особенно в таких состояниях. В 33 года понял, что надо что-то делать — иначе будет совсем плохо. Не уверен, что у меня такая мощная сила воли или такие правильные люди вокруг, мне просто повезло. Хотя все помогали — и близкие, и друзья, и жена, конечно, всячески. Но все равно такое решение человек принимает сам. Это осознанный выбор между «быть» или «не быть», между «жить» или «не жить». Третьего не дано, нет никакой середины – то есть, в моем случае её не было. Это как с наркотиками – впереди просто смерть. Она непредсказуема, она случится завтра, или через месяц, или через год – ты все равно к ней идешь… Такое осознанное саморазрушение. Не понимаю, как мне удалось вырваться – это накопительный опыт, сравнительный анализ, внутреннее ощущение безысходности, того, что ты на тупиковом пути. Оттуда — моё умение получать удовольствие от здорового образа жизни, потому что это — альтернатива. Энергия, которая уходила туда, сейчас уходит в спорт. Это новое качество жизни, мне нравится, когда я в тонусе, когда я здоров.
Вы чувствительны к мнению окружающих?
Чувствителен, хотя и не завишу от него. То есть мне совсем не все равно, что про меня думают, пишут и говорят, но я что-то такое про себя знаю, что позволяет не вполне серьезно к этому относиться. Если мы говорим про критику — одна история, если говорим про хвалу – то «хулу и похвалу приемли равнодушно».
Изменились ли отношения с ближним кругом после обнародования вашей позиции по Крыму в 2014 году?
Нет, вообще никак. В моем кругу из тех, кто придерживается другой точки зрения — только Ефремов и Васильев. Но я это уважаю, считаю, что каждый имеет право на высказывание, на собственное мнение — в этом смысле я абсолютно толерантен.
То есть на вашу дружбу это никак…
На наши отношения. Дружбой их все-таки назвать… это очень обязывает. Дружба – понятие круглосуточное, как мы знаем. Круглосуточное, в смысле Миша — он как выпьет, так звонит. Нет, никак не повлияло. Это личные политические взгляды, у каждого они свои. Также и Андрей Вадимович Макаревич — я очень уважаю его позицию и всячески даю ему это понять, всегда, когда мы встречаемся.
У вас на аватарке в whats—ap — фото, где запечатлён…
Момент истины.
Момент вручения вам президентом Путиным государственной награды
Звания народного артиста, да
Вам важно, чтобы люди, которые вам звонят, видели вас рядом с главой государства?
Знаете, я живу в стране, где президентом является конкретный человек – Владимир Владимирович Путин. Это — часть нашей общей жизни, общей истории и моей личной биографии. Можно назвать этого человека представителем власти, можно назвать президентом, можно назвать его тем, кто так или иначе, но очень серьезно влияет на историю нашей жизни и не только нашей — вообще мировой, потому что у него огромные полномочия. Я его уважаю, безусловно — иначе бы не поставил его фотографию. Но это не значит, что каждый день я начинаю и заканчиваю с ним, как «Отче наш», не значит, что я на него как на икону смотрю. Для меня Путин не бог, он – слуга народа, молюсь я другому богу. А фотография — так получилось, когда-то поставил – она и осталась. Это неосознанно произошло, мне кажется: аватарка — не более чем аватарка. А вторая у меня с сыном — ему три года и я его держу на руках. Называю эту фотографию «мадонн с младенцем». Она, кстати, раньше стояла у меня в вотс-апе, просто в какой-то момент поменялась.
Мы заканчиваем и у нас два традиционных финальных вопроса. На какой вид спорта похожа ваша жизнь?
На конкур, это когда на лошадях барьеры берут.
Не бег с барьерами, а именно скачки на коне. Почему?
Случайный образ, который возник при вашем вопросе. Непродуманный, ассоциативный. Наверное, из «Гардемаринов», из «Мушкетеров» — все оттуда, , из романов плаща и шпаги, из-за романтической составляющей. Народ уже больше тридцати лет ассоциирует меня с определенным героем и мое сознание каким-то образом реагирует на это. Поэтому, видимо, и конь.
Желаю вам всегда оставаться на коне и задаю последний вопрос, тоже наш традиционный. Три определения, которые характеризуют вас точнее всего?
Жизнелюбивый, любвеобильный и целеустремленный.
