Довольно занятно брать у вас интервью именно для журнала «Men’s health». Вас самого этот факт удивил, позабавил?
– А что тут удивительного? У меня когда-то брали интервью для «Плейбоя», так что мне не привыкать.
– Начнем тогда с вашей любви к теннису. Когда она началась, много ли вообще времени вы уделяете спорту?
– В теннис играю последние лет тридцать, наверное — то есть начал не рано, хотя в детстве спортом занимался довольно много. Начал с бокса и очень его любил, но в контрольном бою мне сильно дали в ухо, пошла кровь и мама меня оттуда забрала. Довольно долго я занимался фехтованием, настольным теннисом, а больше всего – гандболом, прямо всерьез. Входил в расширенный состав сборной Ленинграда, пару раз меня даже вызывали на сборы. И в футбол играть очень любил. Так что спорт я люблю с детства. Жалею, что не занимался тогда большим теннисом — когда я начал в него играть, то понял, что он мне нравится больше всего.
– А когда и при каких обстоятельствах вы первый раз вышли на корт?
– Думаю, это был 1979 год. Перед московской Олимпиадой-80 я познакомился с Колей Белковым – художником, который придумал все олимпийские пиктограммы, вот эти значки-иконки для каждого вида спорта. Он тогда был никому не известным студентом, учился на вечернем в училище имени Мухиной. Его дипломной работой как раз и стали эти пиктограммы. Заплатили ему за это какие-то копейки, зато он бесплатно присутствовал на Олимпиаде, почетным гостем. А я там работал оператором — снимал соревнования по плаванию и по прыжкам в воду для большого официального фильма про Олимпиаду. Режиссером его, кстати, был Юрий Озеров, который снял «Освобождение». Снимать надо было много, одновременно на разных площадках, так что операторов для съемок собрали со всего Советского Союза. Меня взяли, думаю, потому что одной из первых моих картин была «Снежная фантазия зимних видов спорта» и фильм получил приз за операторскую работу.
– То есть у вас давние связи со спортом, в том числе профессионально-кинематографические?
– Да-да. Так вот, на Олимпиаде нам досталось снимать плавание и прыжки в воду. Кстати, я невольно помог нашей сборной выиграть золотую медаль (смеется).
– Каким образом?
– Мы же снимали не для телевидения, это было кино на пленку. И при распределении оборудования мне досталась так называемая рапидная камера, она используется для эффекта замедленного движения. Обычная снимает 24 кадра в секунду, а эта разгоняется до 120. Для ускорения съемки на нее вешался такой огромный мотор: включают камеру, потом поворачивают диск, и он так – ж-ж-ж! – с громким ревом увеличивает скорость съемки. Мы долго репетировали, снимали во время технических тренировок. И вот в финал соревнований по прыжкам в воду выходит восемь спортсменов. Среди них — наш Александр Портнов, из Белоруссии. Мне в наушники дают команду: «Приготовиться, прыгает немецкий спортсмен». Из ГДР, по-моему. А у меня был ассистент Наум – очень своеобразный человек, вечно жующий какие-то пирожки, привезенные из дома. Я говорю: «Наум, приготовься!», навожу визир на вышку. Наум запускает камеру. Немецкий спортсмен перед прыжком встает в стойку на руках. Командую Науму: «Давай!» Наум запускает мотор ускорения, мотор гудит – у-у-у! – и спортсмен сваливается в воду. Выплывает — и на нас показывает, в смысле что он испугался неожиданного звука и некачественно прыгнул.
– И?!
– На полчаса остановили соревнования. Комиссия, представители МОК, все такое. В результате прыжок засчитали, и Портнов, который были ближе всех к немцу по очкам, выиграл. Когда он прыгал, мы камеру не включали.
– Почему?
– Это же делается по команде. Я получил команду — наших не снимать. Точнее, снять на обычную скорость. И Портнов получил золотую медаль. Немцы, говорят, подавали протест – но ничего из этого не вышло. Потом отец Портнова и он же — его тренер к нам подошел, принес две дорогущих бутылки. Вообще, та Олимпиада была особая, атмосфера была гениальная. Мы, вся операторская группа, жили на стадионе «Локомотив». Напротив была гостиница, куда поселили девчонок-барабанщиц, человек, наверное триста. Они все время бегали куда-то мимо нас, хохотали… В общем, была хорошая жизнь. Но я отвлекся. Главное, что там был Коля Белков, с которым мы близко сдружились. И после Олимпиады, уже в Питере, он меня и увлек теннисом. Жил он на Крестовском острове, где в то время были самые хорошие корты.
– Там вы начали заниматься систематически?
– Да. Сначала с Колей, потом с тренером — и с тех пор играю. Потом я переехал в Москву, продолжить, и играю по сей день. В двух питерских турнирах играю, в «Большой Шляпе» участвовал. Мы иногда выезжаем за границу – человек тридцать-сорок – и целую неделю лупим с утра до ночи: и в одиночку, и парами, и миксами.
– Помимо тенниса, или, точнее, для тенниса вы занимаетесь какой-то общефизической подготовкой?
У меня есть абонемент в World Class, я постоянно себе говорю «надо раз или два в неделю ходить». Но делаю это крайне редко. Хотя все время планирую. Да и из тенниса съемки «Матильда» меня выбили. Я обычно два раза в неделю играл обязательно, а сейчас — раз в две недели. Но играю.
– Какие корты предпочитаете?
– Играю на любых, но больше всего люблю покрытие «хард» – того типа, на котором проводится чемпионат US Open. Оно гладкое, очень ровное. Считается, что на нем труднее играть — более быстрый отскок, зато мяч отлетает ровно, и ты точно знаешь, куда он попадет.
– Приходилось ли когда-нибудь, — в связи со спортом или просто для поддержания здоровья, следить за питанием?
– За питанием пытаюсь следить все время. Например, усвоил привычку день начинать с салата из фруктов. Не свежевыжатый сок, а именно салат. Потому что с соком ты потребляешь намного больше сахара. Когда-то сидел на знаменитой диете доктора Волкова — раза три, и это приносило колоссальный эффект: скидывал по восемь-десять килограммов, штаны сваливались. Правда, потом все быстро набиралось. В последнее время меня приятель заманил в итальянскую детокс-клинику, и я на это дело «подсел», ездим теперь туда два раза в год. У нас подобралась в основном мужская компания, мы каждый день играем в теннис по два часа, гуляем помногу. Место там очень красивое, речка небольшая протекает. Высокая набережная и где-то внизу яблоня с яблоками, дикими, но очень соблазнительными. И вот мы, все такие мужчины-мужчины…
– В расцвете сил…
– …в расцвете сил, да. Решили этих яблок нарвать – есть-то хочется. Один не дотянулся. Мы его за ноги, второй на подхвате. Я какой-то палкой держал и пригибал эту ветку. В общем, дотянулись, нарвали яблок — довольны были, не то слово.
– В таких местах меню строится из расчета чуть ли не семьсот, ну может девятьсот калорий в день. Вы легко переносите такие ограничения?
– В первый раз было тяжело, это я помню. Второй раз легче, а третий – уже совершенно спокойно.
– Как на вас влияют диеты с точки зрения работоспособности?
– Никак, я работаю абсолютно нормально. Будь у меня сила воли, я мог бы только завтракать и дальше целый день не есть вообще ничего. Честно говоря, и вечером могу не есть, но привычка губит: приходишь очень поздно, чуть-чуть пожуешь, и начинает хотеться по-настоящему. Но в Италии я держусь, сбрасываю каждый раз каждый раз по пять-шесть килограмм. Самое главное — потом держаться в рамках еще две недели, а вот это плохо получается.
– Вернемся к теннису – для вас это способ поддержания себя в форме, или важен азарт самой игры?
– На корте я перехожу в другое состояние. Во-первых, отключаю мозги от всего, кроме тенниса. Во-вторых — я хочу только выиграть. Ненавижу проигрывать, я азартный! Хоть играю слабее некоторых, естественно, но замечал много раз: когда завожусь, то начинаю играть лучше. Могу орать на партнера, начинаю спорить, если что-то не так, и это страшно заводит. У меня в Питере есть постоянный партнер, которому я обычно вчистую проигрываю, просто вчистую — он объективно лучше играет. Но вот когда мы играем в паре, – он с одним приятелем, я с другим, — они все время нам проигрывают: думаю, мы побеждаем на двойном адреналине. У меня как у многих любителей есть персональный тренер, и на тренировке я могу играть лучше или хуже, но все проявляется в игре, когда есть противник. Как только ты чуть поддавишь, он начинает ошибаться, нервничать – и все, никакие тренировки не помогут. Думаю, все мои победы каким-то образом от кино: предельная концентрация в определенный момент позволяет совершать чудеса. Теннис – удивительный спорт, именно потому что ты как бы режиссируешь игру сам. И мы, два противника, как два режиссера пытаемся друг другу доказать, кто более сильный и талантливый, чей сценарий в этот день лучше.
– Как проходит ваша обычная тренировка?
– Играем один на один, отрабатываем какие-то вещи: десять раз справа направо, десять – слева налево, потом десять подач.
– Нет никакого разогрева – нарезать несколько кругов по стадиону, попрыгать, поотжиматься?
– Практически нет. Иногда присяду пару раз, чуть-чуть подвигаю ногами, чтобы растянуть мышцы. Однажды я надорвал связку, так было больно! Ходил в каком-то сапоге вместе гипса. И было это, думаю, именно из-за того, что я резко, без разогрева включил обороты. С тех пор хоть немножко, но делаю элементарную разминку.
– Как вписывается теннис в съемочный процесс?
– Если съемки проходят в экспедиции, я обязательно прошу найти мне по соседству корт и тренера. Началось это довольно давно, уже когда я снимал «Дневник его жены» — в Крыму, прямо там, где у нас были съемки, оказался прекрасный корт. Там еще, кстати, снимался Андрей Смирнов, тоже заядлый теннисист. Мы с ним играем до сих пор, он в прекрасной форме. К сожалению, на съемках мало свободного времени, разве что в единственный выходной, на восьмой день можно поиграть.
– Это съемочная традиция – отдыхать на восьмой день?
– Я ненавижу многие кинематографические правила, в частности — сколько дней подряд можно работать. Обычная норма – пять, два выходных. В кино чаще работают шесть, на седьмой отдыхают. Это довольно разумно, потому что на съемках минимум 12-часовой рабочий день, что довольно тяжело. Но я все равно ненавижу эти перерывы, и когда могу, дожимаю до девяти-десяти дней подряд — как только процесс прерывается, все надо запускать практически сначала, энергия теряется. И в единственный выходной обязательно нужно восстановиться. Что трудно, хотя я стал больше для это делать — обязательно играю в теннис, хожу в баню, делаю массаж.
– Баню какую предпочитаете – русскую или финскую, сухую?
– Мы снимали «Край», «Восьмерку» и «Матильду», в основном, в Петербурге и под Петербургом. И я нашел в Сестрорецке загородный клуб: гостиница, деревянные домики, открытый бассейн круглый год, и бани. Там невероятный массажист, который делает со мной какие-то чудеса. У него своя система, сеанс длится полтора часа. Я в принципе люблю интенсивный массаж, а он делает вроде не сильно, но находит всегда такие точки, что хочется выть — хотя я терпеливый. То есть парень хорошо знает мышечную структуру конкретного человека. А после массажа он проводит процедуру, после которой я восстанавливаюсь стопроцентно. Заводит в баню, дает чуть-чуть полежать, прогреться. Потом смазывает меня всего медом с солью. Потом парит. Потом покрывает льдом со всех сторон: кладет ледяную кашу на голову, на тело. После этого выводит наружу и два ведра ледяной воды подряд на тебя – ба-бах! Дальше ты лежишь еще минут двадцать, потом он дает чай травяной какой-то странный. Эффект — потрясающий. Когда мне казалось, что вот уже все, край – он меня реально возвращал к жизни. Особенно на «Матильде», где я испытывал серьезнейшие перегрузки. Тяжело, когда снимаются такие массы народу, такие сложные сцены. И если бы не этот массаж, мне кажется, я бы точно не выжил. Ни психологически, ни физически.
– Нынешняя ситуация с «Матильдой» вообще требует от организма больших ресурсов.
– Требует.
– Вы встречались лицом к лицу с госпожой Поклонской?
– Да, 12-го июня, в День России. Почему-то меня пригласили на прием в Кремль – даже удивительно! Это была очень своеобразная мизансцена. Большой шатер, внутри которого за столом стоят Президент и члены правительства, в полутьме – снаружи их почти не видно, только тени. А вся публика – снаружи, метрах в десяти от шатра. Там расставлены другие шатры, поменьше, столы с едой, и толпится масса самого известного народа: политики, бизнес, культура. И вдруг мы увидели Поклонскую: она стояла у главного шатра, — точно напротив президента, — и зачарованно смотрела внутрь. Прошло часа полтора, мы ходили между столами, общались друг с другом, а она все стояла на этом месте. Периодически кто-то к ней подходил, но в основном она была одна. Меня к ней подвели, я говорю: «Здравствуйте». Она тоже мило поздоровалась. Тут подходит Мединский с телефоном и – щелк! – нас снимает. Она на него как цыкнет: «Вы зачем снимаете? Я разве разрешала? Вы же это в интернет вывесите!» – «Да нет, я Алексея Ефимовича снимал. Не волнуйтесь». Дальше я ей говорю: «Послушайте, у вас, конечно, может быть свое мнение о «Матильде». Я уважаю ваше представление о Николае Втором как о человеке, но для того, чтобы говорить о фильме то, что вы говорите – посмотрите его. Я же не утверждаю, что после просмотра вы кинетесь меня обнимать и извиняться. Но ваши слова будут восприниматься по-другому. Это же абсурд — комментировать эпизоды и кадры из фильма, которого вы не видели».
– Казалось бы, абсолютно логичное предложение…
– Она с нервностью: «Нет, я никогда не пойду его смотреть! Покажите моим экспертам!» — «Что значит «вашим экспертам»? Кто это такие?» Она действительно наняла каких-то паршивцев, которые прочитали сценарий и написали полную чепуху. При этом Генпрокуратура назначила мне официальных экспертов в лице Петербургского государственного университета. Они дали заключение уже не на сценарий, а на готовый фильм. Получается, Петербургский университет, где учились наш Президент, наш Премьер, – для нее и ее экспертов не авторитет. Дальше я продолжаю: «А вы видели хоть один мой фильм, чтобы вообще судить обо мне, как о режиссере, как о человеке?» — «Нет, у меня нет времени для этого». — «Что значит «нет времени»? Вы же говорите о кинематографе, а не только об истории. Вы вообще какой последний фильм смотрели?». – «Смотрела «Викинг». — «Викинг»? Там святой насилует, убивает — это как?» – «Время было жестокое». — «И у Николая Второго время было такое, что он мог женщину поцеловать». В общем, минут пять-семь мы с ней простояли — ни о чем не договорились.
– Она же юрист, как же ее не смущает отсутствие формальной логики: свидетельствовать о том, чему ты не был свидетелем?
Это бескультурье, в нем вся проблема. «Ну, хорошо, – говорю, – почему вы сразу написали в прокуратуру, в Казначейство? Есть же Комитет по культуре, есть Станислав Говорухин – наш коллега, кинематографист, и ваш коллега по Думе. Спросили бы у него. Хотите, покажем фильм в Думе?» — «Мне никто не нужен». А дальше она начала меня пугать: «Учтите, мои эксперты проверят каждую строчку сценария и сравнят с изображением. Если что-то не будет соответствовать сценарию — отдадите все государственные деньги, которые потратили» Я говорю: «А вы знаете, сколько государственных средств в этой картине?» – «Сколько?» — «Двадцать пять процентов». – «Не может быть!» — «Может. Всего двадцать пять». На том и расстались.
— Фильму предъявляются претензии в оскорблении чувств верующих. У вас был консультант от церкви?
Конечно, был. В фильме есть очень сложные сцены с участием представителей церкви. На пример, сцена коронации – нужно было совершенно точно понимать, как вели себя митрополиты, патриарх, священники. И консультант, которого, — это важно подчеркнуть, — официально выделила Патриархия, замечательно нам помогал. Мы советовались с ним практически по каждому кадру, в котором присутствовали священнослужители. Но его заставили снять свою фамилию из титров — он позвонил мне и сказал об этом. Дико был расстроен.
– Не вызвало ли ярость преследователей фильма в том числе и мужское обаяние Николая Второго?
– Я показываю его не только мужчиной, а прежде всего человеком, не статуей. Человеком, способным переживать, мучиться, любить и ненавидеть, за которым интересно наблюдать, которому интересно сопереживать. Мне кажется, я понимаю, что происходит с Поклонской. Это такие медицинские, психиатрические вещи, абсолютно по Фрейду: она влюблена в Николая Второго, и все, что его касается, считает посягательством на объект своей любви. Ведь что пишут ее эксперты? Что брать красивую актрису на роль Кшесинской – преступление, потому что в жизни та была уродиной. То есть Поклонская попросту ревнует, понимаете?
– Насколько вам была важна плотская сторона этой истории?
– Там нет прямой телесной составляющей. Есть один эпизод – но я бы тоже не назвал его эротическим. Ведь сексуальность можно передавать, не только показывая процесс. Точнее, показать процесс гораздо проще: положил двух голых, и снимай. Самое сложное – без этого создать атмосферу влечения, сексуального напряжения. Вот чего мы старались достичь. У меня есть свои представления, о том, что происходило с Николаем. Он ведь, благодаря Кшесинской, помимо обретения некой свободы физической и сексуальной, – что, наверное, тоже произошло, – избавился от ощущения зажатости со всех сторон: и мама, и папа, и Победоносцев — он должен был жить, только как ему скажут. А здесь он освободился. И именно Матильда дала ему такое ощущение. Мне кажется, его влекла не только она, а то, каким он сам с ней становился. Вообще Николай был очень порядочный человек, мне он во многом симпатичен. Предан семье, обожал детей. Но на мой взгляд, у него была одна проблема, которая привела к нехорошим последствиям, точнее, даже ужасным, – он много слушал женщин.
– Это конфликтует с утверждением о том, что именно Матильда помогла ему раскрыться.
– Да, но вот здесь и кроется разница. Одно дело – мамины нравоучения, условно говоря «тебе надо жениться» или «не надо жениться». Или жена пилит: «Назначь того, назначь этого, тот неправильный». А Матильда, думаю, для себя мало что просила.
– Она не имела практических интересов?
– Вопрос, который обсуждается до сих пор — была ли это искренняя любовь, или у нее были корыстные цели. Я убежден, что искренняя. Другое дело — ощущения Николая. Как вам объяснить… Это моменты, когда ты не обязан, а все равно делаешь для женщины что-то с удовольствием, сам спрашиваешь «что тебе еще нужно»? Хочешь, чтобы ей было хорошо, не требуя ничего взамен.
– О таких отношениях можно только мечтать.
– Да, это редчайший случай.
– Редчайший, наверное, на уровне государственных деятелей, но среди простых смертных такие примеры встречаются.
– Безусловно, встречаются, но, мне кажется, они не заканчиваются традиционным браком и дальнейшей семейной жизнью. Страсть может длиться и год, и три, и пять лет – но она не может превратиться в обыденную жизнь. Как только страсть превращается в рутину, что-то важное в ней исчезает. Это мое личное мнение.
