Неужели при вашей занятости находится время ходить в спортзал?
В длинных командировках время находится очень редко. Но форму спортивную вожу с собой, на всякий случай. Вот сейчас возил месяц с гаком, но она зря прокатилась — пять с половиной недель я спортом не занимался совершенно. Жалко. Хотя, нет, часик побегал по бразильскому побережью. Но если где-то остаюсь на 3-4 дня и есть время для адаптации – пойду в зал, обязательно. Я люблю спорт в поездках. Лучший в мире тренажерный зал – в сингапурском отеле Marina Bay Sands, на 55 этаже. Вид на море, корабли, на волшебный Ботанический сад — просто нет слов! Но когда я надолго «сажусь на грунт», — оседаю в Москве, — стараюсь ходить практически каждый день.
Удобно, когда в зал можно пойти, не выходя с работы.
Очень удобно. У нас в офисе на три здания — два зала. Один больше на железки, другой — на фитнес. Людей, которые за зал отвечают, я знаю очень давно — они с нами переехали из предыдущего офисного здания. Для нового зала мы им назвали только площадь и наши пожелания.
Вам лично что важно в спортзале?
Штанга и беговые дорожки с телевизором, чтоб не скучно было. С ноутбуком я тоже иногда бегаю, но у него батарейка кончается. Сауна обязательно. Хотели бассейн сделать, но под нами подземная парковка – нагрузка на перекрытие не позволила. Давайте выйдем на балкон, я вам покажу: вот за забором – пожалуйста, тренировочный центр «Динамо», олимпийские 50 метров. Сам я в бассейн не хожу, некогда. Вот два футбольных поля. У нас несколько футбольных команд внутри компании, рубятся между собой. Курилки изначально сделаны снаружи. Я сам был курильщиком, но вот уже полгода не курю.
– Когда спорт стал появляться в вашей жизни более или менее регулярно?
Спортом я всегда любил заниматься, с детства. В Долгопрудном, куда мы переехали из Новороссийска, ходил в яхт-клуб «Спартак». Летом яхты, а зимой — штанга, приседания, пинг-понг. И бегать любил. Потом наступили времена физматшколы, потом — Академия криптографии, и всегда какому-то спорту было место в моей жизни. Регулярно в зал начал ходить лет 8-10 назад, под влиянием нашего главного юриста. Он большой любитель физических упражнений и однажды сказал: «Пошли в зал, надо». Я сказал: «С большим удовольствием». Я же вообще люблю физуху-то. Раньше у меня была программа тренировок, сейчас нет – из-за частых отъездов. Но если я на месяц в Москве, — программа тренировок будет.
— Сами составляете или доверяетесь профессионалам?
– Нет, вы что, у нас в зале настоящие мастера есть для этого дела. Мои любимые упражнения — все либо лежа, либо сидя. За исключением дорожки. Но сейчас я по дорожке не бегаю, а хожу — все-таки уже пятьдесят с гаком, берегу суставы.
– Эллипс пробовали?
– Как-то не пошел он мне. Я делаю на дорожке угол покруче – и вперед. Тем более, я люблю в горы ходить, так что мне это в самый раз. Бегаю редко, когда есть твердый грунт, на улице. И понятно, что если после долгого перерыва час побегаю, то завтра буду по лестнице с трудом ходить — бывало такое. Но в целом час могу пробежать нормально.
– Какие упражнения доставляют самое большое удовольствие?
– Веса люблю – «сотку» спокойно жму. Это не самое большее, конечно, но для «ботаника» нормально. Опять же — сейчас я «сотку» не пожму, после месяца перерыва нужно войти в форму. Вот вчера чуть-чуть покачался – сегодня побаливает.
– Как питаетесь?
– Специального питания никакого нет. Никакими биодобавками не пользуюсь — я не настолько качок, я так, любитель. Для меня зал – это не выстраивание собственного тела, а прежде всего физкультура, поддержание себя в тонусе. В еде стараюсь себя ограничивать, хотя в поездках, конечно, очень тяжело с этим делом. Если дома зависаю надолго — могу успокоиться, вести здоровый образ жизни и питания.
– Что входит в ваше понятие здорового питания?
– У меня жена китаянка, так что китайская кухня – этим все сказано. Самое любимое, не поверите — борщ. Она готовит борщ с китайским акцентом, добавляет какие-то специи и получается не просто борщ, а какой-то особенный, с восточным таким вкусом. Офигительная штука! Жена мечтает открыть ресторан — китайский, конечно. Я, правда, не даю — трое детей, пускай пока она лучше ими занимается.
– От чего из еды вам труднее всего отказаться?
– В режиме жестких путешествий – от алкоголя. К сожалению, это часть бизнес-процесса и партнерских встреч. Сахар я не ем, так что в сладком ограничивать себя не нужно. Пью зеленый чай – к нему сахар не нужен.
– Хлеб, углеводы?
– В самолете. Или в таких местах, где просто жрать больше нечего. Не кушать, а именно жрать — иногда попадаешь в ситуацию, когда хочется калорий, а кроме гамбургеров ничего нет. Бывает такое.
– Кухню какой страны любите больше всего?
– Китай, причем сладкий Китай. Конкретно – гонконгскую и сычуаньскую. У меня жена — сычуанька. И японскую люблю. А отвратнее всего готовят в Новой Зеландии и Танзании. Мы собираемся сейчас в Новую Зеландию, и я уже предупредил ребят, что надо бы «доширак» с собой взять.
– Вы же шутите, верно?
– Мы реально «доширак» там ели. Удивительная вещь — вроде морская страна, рыбацкая деревня, висит большое объявление: свежая рыба гриль, все что хотите. Берешь рыбу – свежак, а есть нельзя. Нужно три слоя кетчупа, чтобы ее можно было в рот взять. Или Танзания – вот что надо сделать, чтобы простая яичница с сосисками была несъедобной? Может, там что-то в атмосфере такое, что просто рецепторы вырубаются.
– Давайте вернемся к спортзалу. Вам нужно делать над собой усилие, чтобы туда пойти?
– Нет, иду с удовольствием. Минут сорок-час – всяко поприседать, подвигаться, штангу пожать. Потом кардионагрузка — 25 минут 25 секунд, я так четко выстраиваю. Дальше по возрастающей: 35-35 или 55-55 – я перфекционист, люблю, чтобы красивые цифры были.
– Оптимальное время тренировок — утро, день, вечер?
– Утро не пробовал, физически не получается. И вообще – я сова, утром такой… вялый. Обычно тренируюсь в полпятого-пять, потом возвращаюсь назад в офис, — вчера вот уехал отсюда в десять вечера. Конечно, если выходишь расслабленный после сауны, нужно минут 15, чтобы войти в рабочий режим. Но потом – отличное состояние.
– Известно, что вы любите горы. Это профессиональный альпинизм?
– Я люблю не только горы — люблю красивые места. Допустим, пустыня – тоже бывает очень красивое зрелище. У меня есть список – 100 мест в мире, которые нужно посетить. Мой личный, собирал его сам. Я же путешествую много, и часто слышу: «Жень, нужно обязательно туда-то съездить». Вот, к примеру, один из больших людей в Абу-Даби мне однажды сказал: «Есть у нас тут на границе с Саудовской Аравией в пустыне так называемое красное пятно». Я не знал об этом месте. Поехал. Обалдеть! Красные пески, красные барханы.
– Много в списке мест, еще не отмеченных галочкой?
– Больше половины я уже посетил, осталось около сорока. В основном это какие-то природные объекты, вулканические образования, уникальные по своей красоте. Очень часто — как раз горы. То есть, чтобы их достичь, требуются физические усилия. В последний раз в Китае мы обегали, по-моему, пять точек — я похудел килограммов на десять за две недели. Там не горы, а ущелья, вверх мы не лазили. Но все равно, высота – за четыре тысячи.
– Главная из покоренных вами вершин?
– Килиманджаро. Но ее сложно назвать покоренной — она пешеходная. Я же не альпинист, чтобы с веревками там, со страховками.
– Ходите без снаряжения?
– Бывает, и с ним. Допустим, Фудзияма — туда в мае надо со снаряжением, потому что там лед. Кошки, ледоруб и иногда бывает даже связка. А так обычно все-таки без снаряжения, потому что сложность не спортивная.
— Как началось увлечение горами?
— Сначала я вообще ничем не занимался, я работал. С 91-го по 96-й год вкалывал по 12-14 часов в день. Без выходных, без отпусков. Нет, в выходные все-таки в лес ходил, занимался туризмом подмосковным. А в остальное время просто фигачил. Ну и в результате нафигачил: появился продукт, база данных, вот это все. Объем усилий, которые я туда запихнул, начал работать. Тогда у меня уже была компания, пошли какие-то деньги. Появилось свободное время, отпуска. Я начал ездить. Начались партнерские конференции, я их стал привязывать к каким-то хорошим точкам – теплое место, море, пляж, отель. Так, чтобы вечерком было, где расслабиться. Море все ведь любят. Спрашиваешь: «Где лучше устроить конференцию, в городе, или на пляже?». Все говорят: «На пляже хотим». И одновременно брал территорию вокруг под свой отпуск — Греция, Италия, Кипр, Крит.
– Теплое Средиземноморье…
– Да, теплое Средиземноморье. Но тут мне стукнуло 40, и я подумал: «А нормальная физическая форма-то не вечная. Надо походить, пока возможно». То есть все эти средиземноморья – их можно на пенсии объехать. Я, кстати, объекты, которые хочется посмотреть, так и делю: это для пенсии, на машинке покататься, а это — нужно сейчас ногами пройти.
– Так в вашей жизни появилась Камчатка?
– Да. Первый раз — в 2006 году. У моих родителей был приятель, который объехал всю страну. Он мне сказал: «Два лучших места в Советском Союзе – Камчатка и Алтай». Я поехал на Камчатку. С тех пор был там раз шесть и через годик, наверное, снова поеду.
– Каждый раз находите что-то новое?
– Камчатка очень многослойная, точнее — многодверная. Посмотрел туда – ага, красиво. А за этим что-то еще открывается. Объясню просто на примере. Я давно мечтал залезть на вулкан Ильинский — он обалденно красивый. Высота – 1 600, ну то есть дневной поход. Забрались мы на него. И что вы думаете? Гуляем по верхушке и вдруг видим с другой стороны гигантскую впадину. Потом я выяснил, что это выброс – после извержения в 1901 году там образовались четыре огромных воронки. То есть ты приехал, видишь – вулкан. Красиво, надо в следующий раз залезть. Приезжаешь второй раз – залез на вулкан, увидел дырку с той стороны. Хочется туда дойти. Вот это Камчатка: пришел, увидел, и одновременно понял, что дальше есть что-то вообще необыкновенное. Сделал закладку на следующий раз.
– Нагрузки, с которыми связаны эти путешествия, требуют специальной подготовки?
– Просто нормальная физическая форма. Вот это путешествие по Камчатке длилось месяц. Мы поднялись суммарно, по-моему, на 7 000 метров, — 9 вулканов было, — и прошли 315 километров ногами. Ходовая часть к концу уже прямо давала о себе знать. Так что нужна подготовка, конечно. Этого требует не только Камчатка — любая гора. Взять Килиманджаро, самый простой пятидневный маршрут, — у человека, который совсем не занимается, большой риск просто не дойти. Он останется в лагере, на вершину не полезет.
– На лыжах катаетесь?
– Давно не катаюсь. Я начал поздно – в 35 лет, хотя давно о них мечтал, знал, что это очень здорово. Но было некогда – говорю же, я работал, работал, работал. Время стало появляться только к концу 90-х. Тогда и встал на лыжи. Учился кататься на Чегете. Любил это дело очень сильно, но когда у меня бизнес пошел и начались зимние мероприятия – просто не осталось времени. Так что сейчас я катаюсь примерно раз в год. Один день или два, если повезет — обычно это Давос. Каталка скучная, неинтересная, но удобная — либо прямо перед форумом, либо после. Главное — на трассах пусто, ни души. Там есть горный ресторанчик, человек, наверное, на триста, я зашел туда и посчитал — сидит семь человек, я восьмой. Все на форуме.
Беговые лыжи я тоже очень любил, бегал в Подмосковье: знаменитая трасса Березки-Морозки — от одной станции железной дороги до другой. Сейчас там все застроено, да и некогда, на самом деле.
– «Мокрые» виды спорта? Байдарки?
– Сплавляться я начал еще в студенческие времена. У моего однокурсника старший брат ходил в походы, и нас туда вытащил – река Мста, порог Лестница, река Белая — Агидель, приток Камы… В прошлом году пройдена вся верхняя и средняя Катунь. Я придумал фразу: «Кто прошел Аккемский прорыв, тот в аквапарках не смеется». Этим летом — верховья Енисея. У нас очень хорошая принимающая команда, профессиональные сплавщики. Один из них — чемпион России по сплаву. Отличные ребята.
– Я видела в кино, как проходят Аккемский порог – серьезное зрелище. Вам бывает страшно?
– От этого? Ну, жутковато бывает, а так, чтобы прям страшно, до дрожи в ногах — вряд ли. Знаю, от чего мне иногда очень страшно. Искусственная высота. На краю многосотметровой скалы я могу стоять совершенно спокойно, а к краю крыши небоскреба не могу подойти. Раньше совсем не мог, потом стало легче. В Париже поймал себя на том, что не мог наступить на стекло Эйфелевой башни — они сделали там стеклянные врезки в пол. Все понимаю, но наступить не могу. Если это будет дерево — пусть на громадной высоте, — без проблем. А вот искусственные материалы – стекло, бетон – не могу. Это абсолютно подсознательно, не разум, а где-то сзади, спинной мозг. Почему – не могу объяснить.
От чего еще мне жутковато? В 2009 году надо было садиться на «Ил-76», который летит в Антарктиду. Было как-то не по себе, да. Пролив Дрейка, – самый широкий пролив на Земле. Когда ты понимаешь, что находишься на огромном расстоянии от берега, это особое чувство. В открытое море выйти у меня страха нет, а вот именно пролив Дрейка – это было как-то… не страшно, но чуть-чуть боязно.
– Чего вы боитесь в повседневной жизни, не в путешествиях?
– «Крепкий орешек-4» смотрели? Вот этого я боюсь. Мир, в котором мы живем, очень хрупкий. И разрушить его очень легко – я имею в виду мир технологический: электричество, интернет. Мой главный профессиональный страх — кибертерроризм. Атаки на критичную инфраструктуру, на энергетику, транспорт, водопроводы, средства связи – вот это все.
– Мы, пользователи этой инфраструктуры, тоже должны бояться?
– Обычные люди не должны бояться, даже думать про это не должны. Все-таки это забота государства и компаний, которые работают в этих областях. Это они должны сделать так, чтобы системы жизнеобеспечения, — и внешние, и те устройства, которыми мы пользуемся в личных целях, — были надежными с точки зрения киберзащиты.
– Гордитесь, что вы к этому причастны?
– Конечно, вы что! Во-первых, это очень интересная работа. Во-вторых, она очень сложная, и чем дальше, тем становится сложнее. В-третьих, это борьба не с законами природы, — не попытка, скажем, провести больше тока через меньший провод, — это борьба с разумом человека, со зловредным разумом.
– То есть вы в состоянии предвидеть ход чужих мыслей? В том числе — плохих?
– Да, конечно. Наша работа не только в том, чтобы спасать мир от уже существующих сценариев, а в том, чтобы предугадывать — что может произойти в будущем. Это делаю не только я, у нас целая команда, мы вместе угадываем. Атаки на инфраструктуру — мы к этим мыслям пришли задолго до 2007 года, когда вышел «Крепкий орешек-4» про кибертерроризм. До того мы вообще молчали на эту тему — страшно было о таких вещах говорить вслух.
– Насколько такого рода фильмы для самого массового зрителя, в том числе подростков с неоформленным сознанием, могут послужить пособием, инструкцией, романтизацией терроризма?
– Конечно, они тоже смотрят тоже эти фильмы. Сложный, очень сложный вопрос.
– И все-таки — где грань между предупреждением и обучающей схемой?
– Мы с этим вопросом сталкиваемся постоянно. Когда мы видим какие-то новые методы атак, новые технологии, которые используются плохими парнями — мы должны об этом рассказать, донести информацию до всех. И где провести границу — что говорить, а чего не говорить, чтобы не научить? Ничего не сказать – плохо. Рассказать все – плохо. Мы каждый раз балансируем. Вычищаем из информации, которую доносим до публики, определенные технические детали. Скажу так: мы из бомбы вытаскиваем взрыватель.
– Насколько продвинутый пользователь может домыслить технологию установки этого взрывателя?
– Средний, обычный – нет. Но высокопрофессиональный негодяй додумается до этого самостоятельно.
– Как вы спите по ночам, зная, какая на вас ответственность? Вы можете одной рукой уберечь, другой — дать в руки оружие.
– Да привык. Я очень надеюсь, я верю в то, что мы правильно отфильтровываем информацию и не даем в руки оружие. Мы рассказываем о том, что оно существует. Но сделать чертеж по нашим рассказам невозможно.
— Вы уверены?
Есть экспертная оценка. Мои ребята могут сказать: это мы рассказывать не будем — опасно, а вот это — можно.
– Вы защищаете от плохого. А что созидательного в вашей деятельности?
– Здесь, наверное, моя личная проблема — я много думал об этом. Моя работа – делать киберпространство чище. В общем – ассенизация. А я, все-таки, мальчик способный, и, наверное, свои способности мог бы применять в более созидательных вещах. Это философский вопрос, попытаюсь сейчас его изложить. Эволюция развития кибертехнологий началась с примитивных поделок, каких-то конструкторских изобретений. Потом пошли цифровые технологии – я говорю про 50-60-70-е годы. Они использовались исключительно в научных и военных целях, доступ к ним имел достаточно узкий круг лиц: военные, ученые, статистики, метеорологи — то есть специалисты, не публика. Поэтому изначально к этим технологиям не предъявлялись требования безопасности. Это же обычное дело — сначала придумывают автомобиль, потом придумывают светофоры, потом — подушки безопасности. То есть основные идеи и архитектура технологий, которыми мы сейчас пользуемся, были созданы в те времена, когда не было требований к повышенной надежности. В результате мы пользуемся изобретениями, которые сделаны заведомо небезопасными. Отсюда необходимость в людях моей профессии – защищать киберпространство от внешнего вредоносного воздействия. Но одновременно с ассенизацией мы работаем над созданием иммунных систем, которые позволят в будущем делать продукты и структуры, изначально защищенные от киберугроз. Взломать их будет невозможно – и в этом созидательная сторона того, что я делаю.
– Если бы можно было что-то изменить в профессиональном прошлом, куда бы вы двинулись?
– Не стал бы ничего менять, шел бы по тому же самому пути. Что-то, наверное, делал бы по-другому, но главное направление осталось бы ровно то же самое. Да, были ошибки, которые я сделал на этом пути, и которые пришлось потом долго исправлять. Как в бизнесе, так и технологические, какие-то недоработки архитектуры ключевых элементов. Наш продукт состоит из разных блоков, в некоторых есть довольно сложные архитектурные решения. Вот с их компоновкой, с технологиями, которые там используются, бывали ошибки. На каких-то развилках надо было решать: делаем так, или так. Я принимал неправильное решение, в дальнейшем приходилось работать месяцами, чтобы подстраивать будущие решения под старую архитектурную ошибку.
– Ошибки легко признаете?
– Без проблем. Если, конечно, я согласен, что это ошибка. Был не прав – ну, сорри. Меня трудно убедить, но можно.
— Есть черта характера, которую вы хотели бы изменить?
– Наверное, излишняя влюбчивость – иногда меня зажигают какие-то идеи, и я становлюсь немножко иррациональным, теряю логический подход. Я прямо ослеплен, распалился, весь туда понесся, хотя это не очень практично. Проходит время — я остываю и так «ой-ой, был неправ». Но, думаю, здесь я не уникален — многие так подрываются и бегут куда-то.
– С каким видом спорта можно сравнить вашу жизнь и работу?
– Ни разу мне такой вопрос не задавали. Сложно, не могу подобрать вид спорта. Триатлон? Нет, в триатлоне мозгов не нужно… Значит, глядите. У нас работа высокотехнологичная — брать абы каких программистов мы не можем, здесь разработки очень высокого уровня. Не каждая страна может себе позволить вести подобные разработки, у них просто нет ресурса — людского, профессионального. Это каждодневная борьба против плохого человека, против враждебного разума. Дело очень ответственное, — от наших решений зависит работа не просто вашего домашнего компьютера, а инфраструктуры. Работа по звонку: реально бывает звонок ребятам ночью: «Грабят банк». — «А до утра не потерпит?» — «Каждая минута вашего времени стоит нашему банку…» И побежали. Наверное, все-таки не со спортом нашу работу надо сравнивать, а, не знаю…
– С литературным жанром?
– Детектив. Детектив! Нам читать детективы не нужно, мы как бы в них живем, только это реальные истории. Преступники, ограбления, расследования, технологии. Мы живем в технологическом детективе. Не все выдерживают. Были люди, которые уходили, говорили: «Я не могу. Моя нервная система не выдерживает того, что я вижу и знаю».
– Вы с людьми легко расстаетесь?
– Нет, тяжело. Мучаюсь, страдаю, если должен уйти хороший человек. Но если я решаю, что пора расставаться, значит, это неизбежно произойдет. Здесь все просто: если сотрудник ошибается в одном и том же два раза — третьего не будет. Ты можешь сделать любое количество ошибок, если они разные. Три одинаковых — не можешь, тебя увольняют после второй.
– Что все эти годы держит людей вокруг вас?
– Я могу ошибаться, это субъективное мнение — мне кажется, уважение к сотрудникам. Во-первых, ощущение равенства: я хожу в ту же самую столовку и в тот же самый туалет, как все, общаюсь со всеми на равных. Во-вторых, конечно, интересная работа. В-третьих, мы стараемся делать так, чтобы людям было комфортно. Наша концепция в том, что человек не должен спешить домой, а проснувшись дома, должен спешить на работу, потому что ему там нравится. В-четвертых, для наших российских сотрудников, — у нас компания наполовину иностранная, часть сотрудников не граждане России, — для граждан нашей страны еще, наверное, гордость: мы успешная глобальная мировая компания с российскими корнями. Это нечасто встречается.
– В заключение – простой вопрос. Как вы боретесь с вирусами в своем организме?
– Скотч. Шучу-шучу! Просто болею крайне редко — спасибо маме-папе, наградили меня здоровьем. Если что-то серьезное — медицина, конечно. А просто начинаю чихать – хороший шотландский виски, он помогает.
