Фёдор Бондарчук: «Многие из нас уже могут жить без допинга»

В преддверии 100-летия выдающегося отечественного режиссера Сергея Федоровича Бондарчука его сын Федор Бондарчук рассказывает о малоизвестных сторонах жизни и творчества отца и о том, как идет работа над документальным фильмом «Бондарчук». В интервью ТАСС режиссер и продюсер Бондарчук-младший говорит о грузе знаменитой фамилии, вспоминает уроки карантина, советует актерам не делать того, за что потом будет стыдно, и раскрывает историю создания сериала с интригующим названием «Псих».

«Сергей Бондарчук — фигура мирового масштаба»

— В этом году кинематографический мир отмечает 100-летие Сергея Бондарчука. Сейчас вы с Антоном Желновым погружены в съемки документального фильма о нем. Предыдущие работы Антона — фильмы о Владимире Сорокине и Илье Кабакове, о Саше Соколове и Иосифе Бродском — посвящены представителям, скажем так, не самой официальной культуры. Бондарчук-старший же был и остается частью большого, государственного, официально признанного кинематографа. Почему режиссером фильма о вашем отце стал именно Желнов?

—Мой выбор совпал с появлением двух очень важных вещей: онлайновых платформ и нового уровня документалистики.

Это явление для российского зрителя совершенно новое: «Ты смотрел Tiger King? Видел Wild Wild Country про гуру Ошо? А расследование дела Джеффри Эпштейна?» Такие истории вызывают гигантский интерес, многие из них превратились в настоящее, честное и глубокое кино. Это западные примеры. Среди наших —»Хей, бро!» Александра Элькана —тоже пример того, что язык и авторская интонация изменились, соответственно, поменялась аудитория, и мы с вами стали это кино смотреть.

Антон Желнов, Николай Картозия, Денис Катаев снимали истории, о которых вы говорите, с отличными кинематографистами, с операторами высочайшего класса, к примеру с Михаилом Кричманом, что тоже говорит о новом подходе к материалу. Разговоры на кухне, воспоминания, когда о знаменитом человеке рассказывают другие знаменитые люди, —такой жанр никуда не делся, у него своя аудитория. Но меня заинтересовал не этот язык, а авторское высказывание —с фамилией и именем, с подписью «Антон Желнов» и «Денис Катаев». Их фильмы —безотносительно критики в адрес других документалистов —именно авторское высказывание. Оно может не всегда совпадать с официальным признанием и оценкой, но оно бесконечно привлекательно для меня как для кинематографиста. Начав разбираться в малознакомом мне жанре документалистики, я эту группу сразу выделил. Дальше надо было их заинтересовать как художников, потому что выбор героев предыдущих фильмов —Бродский, Кабаков, Сорокин —был продиктован исключительно их личным желанием, он совпадал с их внутренними авторскими настройками.

— Как эти настройки пришли в соответствие с ожиданиями обеих сторон — режиссера и вашей?

—Сначала мы долго говорили о визуальной стороне проекта, о монтажном решении как способе донести взгляд авторов, на который, безусловно, они имеют право. В этом жанре иначе и быть не должно: я не собираюсь менять их личного отношения к фигуре Бондарчука. В результате наших предварительных разговоров тема их заинтересовала. Главное, в чем мы сразу сошлись, —это не должна быть юбилейная открытка, связанная с круглой датой. К 100-летию отца выйдут другие фильмы, и не на одном канале —сейчас их продюсируют, снимают. Но никто никогда не говорил о влиянии Бондарчука как художника на творчество огромного количества выдающихся зарубежных режиссеров, о его влиянии на мировой кинематограф в целом —недаром «Война и мир» многие десятилетия неизменно входит в 500 фильмов «всех времен и народов». Я на 100% убежден, что творчество отца —в первую очередь «Война и мир», метафизика самой темы, космизм, трактовка Толстого —повлияло и на тех кинематографистов, которые с ним лично не пересекались. Речь не только о советских и российских художниках, которые могут рассказать про его жизнь, речь именно о людях, со многими из которых он никогда не встречался, и связывает их только одно — кино.

— О ком конкретно речь?

—Я знаю об отношении Стенли Кубрика к фильмам отца —между ними, безусловно, была связь. Или, к примеру, Фрэнсис Форд Коппола.

Живых свидетелей того кинематографа осталось немного, но есть, к примеру, Кристофер Пламмер, оскаровский лауреат, который играл Веллингтона в «Ватерлоо». Плюс, конечно, важен весь период итальянского неореализма: работа отца со студией Cinecittà, дружба с Феллини, Росселлини, актер Орсо Гуэррини, тоже игравший в «Ватерлоо», один из сценаристов фильма Витторио Боничелли. Конечно же, Нино Рота, написавший для «Ватерлоо» музыку.

Проанализировать роль Бондарчука и его наследия для мастеров такого, международного уровня —вот что было моей основной идеей. Она понравилась Антону Желнову, точнее, она пришла от нас обоих, и, сговорившись, мы начали составлять круг героев будущего фильма. А дальше с первых же дней заработала редкая в кино магия, когда какие-то вещи выстреливают, срастаются сами собой. Я был в шоке от количества материала, который неожиданно обрушился на нас со всех сторон.

— Что это за материал?

—Вдруг стали появляться какие-то одержимые исследователи, киноведы, о существовании которых я не знал. Люди, удивительным образом сохранившие материалы о съемках, дневники, газетные вырезки… На Cinecittà откопали киножурналы с кадрами хроники —как студия готовилась к съемкам «Ватерлоо». Из ниоткуда всплыли два документальных фильма, о существовании которых я вообще не подозревал: один французский, один итальянский. В России ровно в это же время совершенно случайным образом нашли backstage фильма «Степь».

— Оцифрованный?

—Нет, на пленке.

Это, конечно, объясняется огромным количеством любителей киносъемки, не профессиональных кинематографистов, а просто людей с камерами, которые были тогда во многих семьях. Вот такие артефакты вокруг творчества Бондарчука удивительным образом складываются в огромную коллекцию. Я восхищенно наблюдаю за процессом и очень трепетно отношусь к тому, как задуманный нами фильм, его тема, его авторы, само пространство вокруг идеи все это к себе притягивают. Количество совпадений и случайностей просто поражает. Количество людей, которые с готовностью отдают свои архивные материалы, —я говорю в первую очередь про иностранцев —их очень много.

«Главное — материал, а не фантазия сценариста»

— Насколько активно вы лично участвуете в работе над сценарием?

—Тут ситуация скорее обратная: я учусь. В документалистике ведь многое происходит не как в художественном кино, скорее —наоборот. У нас главное —сценарий, это точка отсчета, начало пути. У них главное —объем собранного материала, огромное количество интервью, хроники, фактуры, героев, которые тебя направляют по определенной дороге. Именно материал, как мне кажется, а не фантазия сценариста задает генеральное направление. При этом многое из перечисленного может в окончательный монтаж и не войти, но ты слышал разговоры героев будущего фильма, ты знаешь, каких тем они касаются, куда эти темы заводят, и у тебя постепенно рождается цельная картина. Выстраивание, выкраивание, вышивание сюжета стежок за стежком происходит позже, когда основная часть материала собрана.

— Какую часть творчества Сергея Бондарчука охватывает фильм?

— Мы рассказываем о «Войне и мире», о «Ватерлоо», о его европейской кинематографической жизни. При этом, например, не берем мою самую любимую из отцовских картин — «Они сражались за Родину». Просто существуем в определенном периоде, оглядываемся вокруг, слушаем тех, кто жил и работал рядом или далеко, будучи неведомым способом связанным или подверженным влиянию того, что делал отец. Например, там будет интервью Марты Де Лаурентис, вдовы Дино Де Лаурентиса, который был продюсером «Ватерлоо». Он, собственно, и предложил отцу поставить фильм, будучи при этом продюсером Дэвида Линча на «Дюне».

—Как на практике вы сотрудничаете с авторами?

— Я постоянно общаюсь с Антоном, но это все-таки его вотчина. Ежедневно говорим, часто встречаемся. Почти каждый день приносит какие-то подарки, из которых по крупицам складывается наша история. Проблема в том, что любая находка, любой артефакт манят за собой, но если идти этой дорогой — надо по каждому такому подарку снимать отдельный фильм, а мы все-таки планируем уложиться в два часа экранного времени. Если говорить о моем отношении к этому проекту — я действительно хочу быть исключительно продюсером. Передо мной сидят авторы, я им доверяю и очень хочу помочь. Вот и все.

—Тяжело себя сдерживать, не вмешиваться глубже?

— Честно? Ужасно тяжело. Ужасно. Мне хочется участвовать во всем, даже в шрифтах титров к трейлеру: «Может быть, хайлайт в красном на титре поднимем? Может, дадим подстрочник перевода?» Но я этого не делаю.

С одной стороны, в них есть некоторый пафос, с другой — дизайн. Это не келейное вышивание и не подмалевок акварели по мокрой бумаге, нет, это мастихин, большая палитра, крупные тюбики, широкие мазки, размах кисти — в общем, это мое.

Я Желнову сказал: «Антон, это ведь моя территория — вы как ее почувствовали? Вы откуда это взяли?» Там ведь и очень модный loop музыкальный, вроде классическая форма, но ничего подобного: туда подложен бит, электронный бит. Невероятно современное решение, и это тоже ко мне. В целом я был удивлен: это не почерк Желнова. Точнее, оказалось, что он может быть многогранным и разнообразным. Ведь и у Бондарчука есть очень разные картины, так что здесь тоже существует какая-то тонкая связь. Честно говоря, я даже боюсь сглазить наши взаимоотношения с авторами фильма, настолько удачно они складываются. В мире кино связка «продюсер — режиссер», как и связка «режиссер — оператор», — вещь неимоверно хрупкая и чувствительная. В момент съемочного периода они как муж и жена: любят, ссорятся, вместе готовят, вместе воспитывают детей и так далее.

—И все-таки насколько деятельно вы участвуете в процессе?

— Думаю, что самой точной формулировкой будет такая: я не продюсер фильма об отце, я продюсер Антона Желнова и Дениса Катаева. И хотелось бы в этой роли остаться, потому что мне важен их авторский взгляд как журналистов и киноведов. Мне нравится, как они исследуют и размышляют. Вокруг их фильма «Сорокин-трип», вокруг фильма о Бродском было очень много споров, но там, где споры, там движение. Это и есть авторская позиция. Так и с фильмом об отце: я не хотел бы видеть его продюсерским проектом.

—Это про то, как внутри вас продюсер борется с автором. А как сын борется с продюсером? Есть ли моменты, которые задевают, трогают, вовлекают, скажем так, генетически, а не профессионально?

— Я говорю о вещах, хорошо мне известных, но, работая с Желновым и Катаевым, обнаруживаю для себя огромное количество незнакомых событий и обстоятельств. Это радость открытий, узнавания чего-то нового об отце.

«Ежедневное, ежечасное сравнение — это, знаете ли, нелегко»

—Вам приходилось испытывать, что называется, груз фамилии?

— Когда в 1986 году состоялся Пятый съезд Союза кинематографистов СССР, я служил в армии. Тогда прямо на съезде неожиданно переизбрали все правление: отца вместе с Ростоцким и Кулиджановым забаллотировали на выборах секретариата, и он вышел из руководства союза. Так что когда после армии я продолжил учиться во ВГИКе, часть студентов-революционеров смотрела на меня косо. Вообще, первое время меня во ВГИКе не больно-то хотели видеть. Но я его быстро завоевал. Что касается фамилии — да, периодически сокрушался, что из-за нее мне тяжеловато.

—Планка слишком высоко стояла?

— Конечно. Ежедневное, ежечасное сравнение — это, знаете ли, нелегко.

—Хотелось доказать, что ваш успех —не только следствие фамилии?

— Мне кажется, я и доказал — в 2005 году, когда вышла «Девятая рота».

—Как складывались отношения Сергея Федоровича с властью?

— Отец прожил долгую творческую жизнь. Если говорить про советский период, можно вспомнить многое — от колких комментариев режиссеров того времени, когда он начал сам снимать, став из артиста режиссером, до того же Пятого съезда. Я знаю наизусть все про то время, про то, как он жил, про те отношения, про то, как рождались байки, что он обласкан властью.

Его любили, но он не прилагал к тому никаких усилий, никогда пальцем для этого не пошевелил. До 1974 года пытался не вступать в Коммунистическую партию.

— Но все-таки вступил.

— Вынужден был это сделать, когда стало ясно, что придется работать с американским продюсером. Ему просто сказали открытым текстом: «Или вступай, или фильма не будет». По похожей причине не случилось и постановки «Турандот», в качестве площадки для которой был выбран Колизей в Вероне. Проект был уже на стадии подготовки декораций, над ними работал знаменитый Марио Гарбулья — художник-постановщик картин Федерико Феллини. Макеты этих декораций уже стояли у нас дома! Но за несколько месяцев до премьеры, когда уже была назначена дата, дирижер Кондрашин попросил политического убежища на Западе. Разразился скандал, стали бояться новых «невозвращенцев», и Бондарчуку запретили даже думать о возможности постановки в Италии.

Таких деталей, таких историй масса. Но никогда в жизни отец не делал никакого движения в сторону власти. Когда мы спрашивали его о чем-то, связанном с политикой, он говорил: «Вы мне вообще с этими вопросами неинтересны. Мне важно только одно — кино». Вставал и уходил из-за стола — мило, правда? Это не моя детская травма, это его черный юмор. Да, он так шутил, но в каждой шутке есть доля правды: для него действительно смыслом жизни было только кино. К сожалению, во взрослом возрасте на этом уровне разговоров я успел пообщаться с ним год, ну полтора — он рано ушел.

—Фильм выйдет к 25 сентября, ровно к 100-летию?

— Фильм выйдет, когда будет готов. Повторюсь — это не юбилейная, не праздничная картина-открытка. Мне кажется, она будет актуальна вне всякой связи с круглой датой. Если «Бондарчук» появится на свет в 2021 году, тоже будет хорошо.

—На какой стадии картина сейчас?

— До эпидемии коронавируса мы успели снять большой блок. В Лондоне записали создателей сериала «Война и мир» 2016 года, сделанный ВВС. Успели поснимать в Лос-Анджелесе, Нью-Йорке, Майами. Потом ребята вернулись со съемок из Франции, и буквально через месяц из-за эпидемии границу закрыли. Пробовали делать что-то удаленно — по Zoom общались с выдающимся режиссером и сценаристом Кристи Пую из Румынии: удаленно арендовали камеру Alexa Mini, установили там, оператор с нашей стороны все проверил, сделал прелайт — прогон сцен со светом. Так что поиск материала не останавливается, думаю, что процентов на 60 он собран. Оставшиеся 40 — интервью, которые хочется записать вживую.

—Бондарчук-младший появится в фильме?

— Не знаю. Если заинтересую режиссера Антона Желнова — появлюсь. (Смеется.) Во всяком случае, пробное интервью мы записали.

«Я просто спасал компанию»

—Помимо работы над фильмом об отце как складываются сейчас ваши профессиональные дела?

— Коронавирус сразу же, на входе создал для нас невероятно тяжелую ситуацию. В самом начале пандемии у нас в производстве было пять сериалов, их мы заморозили — разумеется, с финансовыми потерями. Рухнуло практически все, что я строил 30 лет: у нас большое производство, мы обязаны содержать студии, киношколу «Индустрия»… Ни времени, ни сил строить план выхода из этого штопора у меня не было — я просто спасал компанию и продолжаю это делать, ежедневно решая огромное количество вопросов.

—Прямо перед мартовским карантином вышли блокбастеры «Вторжение» и «Лед» —вы успели их прокатать?

— Процентов 80 денег за прокат, если не больше, мы просто не получили. Но на этом неприятности не закончились. Школа «Индустрия», которую мы создали, чтобы на самом современном уровне преподавать сценарное и операторское мастерство, режиссуру монтажа и звукорежиссуру, кинопродюсирование и телевизионный менеджмент, — там все замерло: ни студенты, ни педагоги не могли ходить на занятия. Количество людей, работающих в системе, которую я создал или пытаюсь создать с партнерами, очень велико, поэтому и проблемы прилетели большие.

— Что сегодня происходит с проектами, которые у вас в разработке?

— У нашей компании Art Pictures Vision почти все проекты — в финальной стадии. Завершаются съемки и скоро выходят в эфир продолжения сериалов «Дылды» и «Кухня. Война за отель» для канала СТС. Для СТС же снимаем сериал «Родительский комитет», пилотная серия которого получила главные призы прошлогоднего фестиваля «Пилот».

Готовим два больших проекта для НТВ.

Меньше месяца осталось на съемки многосерийного проекта «Мастер» — о легендарной российской автогоночной команде спортивных грузовиков «Камаз-мастер». Ее экипажи 17 раз побеждали в ралли «Дакар», неоднократно выигрывали «Шелковый путь». Это будет очень человеческая история об отношениях между старшим и молодым поколениями гонщиков. Позади сложные съемки в Татарстане, Казахстане и Астраханской области — заезды на тренировочных базах команды, стритрейсинг, картинг, мотогонки, жара, пустыни и степи. Остался только московский блок.

Не могу не сказать про сериал «Чики» на платформе More.TV — первый проект More Originals, который получил невероятное количество восторженных отзывов. Справедливости ради подчеркну, что мы подключились на стадии маркетинга, когда сериал уже был на монтажном столе и шло озвучание. Реальные его продюсеры — Ирина Горбачева и Рубен Дишдишян, «Марс Медиа». Работа с ними началась сразу после того, как мы представили картину «Спутник» Егора Абраменко, которая тоже наделала много шума, войдя в топ просмотров на трех онлайн-площадках: Wink, Ivi и More.TV.

—Он ведь был показан на «Трайбеке»?

— «Спутник» попал в список из 12 самых ожидаемых картин фестивальной программы по версии авторитетного издания IndieWire. Участие в таком киносмотре — большая редкость для российского жанрового кино. 14 августа мы начали одновременный кинотеатральный показ в Америке и Англии — релиз в Сети и на платформах плюс реальный прокат там, где это было возможно. В Америке подписали контракт с компанией IFC Midnight, одним из крупнейших хоррор-дистрибьюторов.

До эпидемии у нас был план доехать до Нью-Йорка, провести roadshow в Лос-Анджелесе, обсуждались и другие совместные проекты, из-за которых в связи с карантином пришлось отказаться. Но даже в таких условиях IFC провели релиз картины на высшем уровне. Публика на Западе очень хорошо приняла фильм: рейтинг «Спутника» на популярном сайте Rotten Tomatoes — почти 90%, он возглавил американский iTunes в категории «Хоррор», о нем благожелательно отзываются критики ключевых профильных изданий, а знаменитый сценарист и режиссер Пол Шредер написал по-настоящему восторженный отзыв. Уже не секрет, что несколько продюсерских компаний обратились к нам с предложениями о создании ремейка, что делает этот проект беспрецедентным. Это только начало кинотеатрального пути «Спутника»: в сентябре фильм покажут в Латинской Америке, в ноябре — в Австралии и Новой Зеландии, в Германии его прокат начнется после фестиваля Fantasy Film Fest. Показы в других странах будут зависеть от эпидемиологической ситуации.

—Каковы ваши ожидания от отечественного кинопроката?

— Я впервые столкнулся с подобным, я такого никогда не переживал и не до конца знаю, как с этим справляться. Придет ли зритель в кинотеатры? Думаю, придет. Точнее, я уверен.

«Мы и не такое планировали»

—Как вам работается в посткарантинных условиях?

— Знаете, какое количество требований выкатил Роскомнадзор? «Проведение съемок в интерьере, учитывая площадь 4 кв. м на человека для немеблированного помещения и 6 кв. м на человека для меблированного», «бактерицидные облучатели воздуха рециркуляторного типа на площадке»… Это мой первый опыт такого рода.

Нам приходилось снимать в воздухе, под водой, в кратере вулкана на Камчатке, где ветер просто не дает встать. Когда я снимал войну, на площадке одновременно стреляла тысяча человек. Мне надо было разворачивать танки там, где они не разворачиваются, — приходилось делать асфальтовые загибы в дорогах, по которым в это время ехали курортники в больших соломенных шляпах и с удочками в руках. У меня вертолеты летали ниже, чем требуют правила безопасности, и, пролетая, сносили палатки к чертовой матери. При этом все мои артисты, все каскадеры, слава богу, живы, что для режиссера важнейший факт. Папа всегда говорил: «В батальных сценах «Войны и мира» и «Ватерлоо» у меня ни одна лошадь не пострадала» — он по-настоящему этим гордился. После «Девятой роты», после «Сталинграда», после 222 съемочных дней «Обитаемого острова», когда мы в пустыне на ровном месте построили планету Саракш, меня мало чем можно испугать.

Или захочешь неподготовленным перепрыгнуть через костер, или войти в горящую избу. Артисты могут такое сделать, их состояние в этот момент обычному человеку не понять. Они входят в кадр и дальше существуют в некоем зазеркалье, где способны на все, что угодно. Поэтому я руководствуюсь исключительно здравым смыслом и логикой. Я давно снимаю сложнопостановочное кино, так что с коронавирусными проблемами как-нибудь справимся. Мы и не такое планировали. Когда у тебя в съемочной группе существует департамент по горюче-смазочным материалам — ну о чем тут говорить.

—Чему вас научил кризис во время пандемии?

— Я творчески немного попостился, хотя соблазн залезть в Zoom-проекты временами просто зашкаливал. Их ведь начали делать поголовно все. Рад, что хватило ума не поддаться массовому искушению. Единственное исключение — дорогой моему сердцу Семен Слепаков и его проект «Окаянные дни».

—«Хватило ума не поддаться» звучит вполне оценочно. Что плохого в том, что люди хотели работать?

— С огромным уважением отношусь к актерам, понимаю их желание сниматься. Я режиссер, продюсер — это все-таки менее зависимая профессия. Понимаю страх актера, когда не звонит агент, когда не предлагают роли. Понимаю состояние театральных артистов, лишенных возможности выходить на сцену, лишенных репетиций, энергии творческого созидания, чувства сопричастности, работы по профессии. Театр — твой дом, твоя площадка, ты точно знаешь, в какой вечер и в какой роли на нее выйдешь.

А тут — страх. Когда откроются театры? Придут ли зрители? Сядут как обычно или в шахматном порядке? Актеры — зависимые люди, это надо понимать, идите к психологам, они вам все расскажут. Зависимость от сцены, от камеры, перфекционизм, желание каждый день, каждый час, каждую минуту говорить о профессии, обсуждать и играть, играть, играть — это практически медицинский диагноз. И если у человека нет такой возможности, если ее отсутствие помножено на страх перед будущим — как можно судить тех, кто во время эпидемии снимался в «телефонных» и Zoom- проектах? Это ведь даже не про драматургию, не про сериал, не про концерт, а просто про желание сказать: «Я есть, я здесь, я жив, я еще вот так могу и вот так».

—С одной стороны, вы говорите, что понимаете резоны тех, кто этим занимался, с другой —что лично вам хватило ума этому искушению не поддаться. Чем вам так несимпатичен поток цифрового контента?

— В период карантина мне просто не нравилась бо́льшая его часть. Но так просто на это не ответишь, давайте поговорим подробно. К примеру, мой извечный спор с Тимуром Бекмамбетовым. Тимур — пионер screenlife, он его придумал и мне это дико нравится. Но вот вопрос: будет ли этот контент востребован в кинотеатрах? То, что он живет и будет жить на мониторах, в цифровом пространстве, — однозначно. А вот нужна ли поверхность 20 экранов высотой 22 этажа, чтобы два часа смотреть на увеличенный десктоп компьютера? В этом суть нашего с ним диалога.

При относительно небольших бюджетах такие проекты затратны интеллектуально: Тимур долго сидит над сценариями, это дико сложная, кропотливая работа. Где-то он ошибался, где-то выигрывал. К примеру, с фильмом Search — «Поиск» — он явно выиграл: победа на кинофестивале Sundance, три приза — за креативное продюсирование, за лучшее использование технологий в художественном кино и приз зрительских симпатий. Sony Pictures немедленно, в день фестивальной премьеры покупает права на мировой прокат за $5 млн — конечно, это победа. Но там есть сюжет, библия героев, соблюдение законов жанра, темпоритм.

Правил никто не отменял: нужна драматургия, нужен сценарий, нужен режиссер. А когда это «на хайпе», когда «Давайте выйдем в онлайн! Значит, тут у нас на экране два окна, ты будешь болтать что хочешь, и я буду болтать. Здесь ты можешь покурить, или выпить, или даже матом ругнуться — ну чтобы выглядело свободно». Все стали в это играть — «давайте посвободнее!». Но не всегда личность актера или его оригинальные высказывания интересны аудитории. Именно поэтому актер чаще всего произносит чужой текст. (Смеется.)

Не хочу никого обижать, но, простите, ребята — зачем? Зачем вы девальвируете и себя, и профессию? Мне трудно об этом говорить, потому что для кого-то во время карантина это реально был хлеб насущный. Как я могу их критиковать? Не могу. Поэтому пытаюсь найти какую-то форму мягкой оценки, точнее, совета: не надо делать то, за что потом будет стыдно.

— Чем-то позитивным пандемия запомнится?

— Профессиональными наблюдениями. Во время карантина они сыпались на меня со всех сторон. Это было особенно интересно с учетом того, что мы находились в самом начале съемочного периода сериала «Псих». Количество совпадений с реальностью в сценарии, написанном задолго до эпидемии, просто поражало. Наш главный герой, психотерапевт в исполнении Константина Богомолова, такой немножко Говард Хьюз из «Авиатора» Скорсезе: помешан на чистоте, порядке и санитайзерах, все протирает и раскладывает по линейке. Разве что, в отличие от Хьюза, не ходит в коробках из-под «Клинекса». Мы начали снимать задолго до карантина и даже подумать не могли, что жизнь сделает фантазии сценариста реальностью.

— Автор сценария «Психа» — ваша жена Паулина Андреева. Семейные узы облегчали или усложняли работу?

—Облегчали. Конечно, мы отдавали себе отчет, что рискуем, начиная работать вместе, да еще и в такой неожиданной конфигурации, когда Паулина — автор. Но нам, наверное, повезло: в работе над «Психом» мы нашли общий язык и 100-процентное понимание.

— «Псих» —ваш первый режиссерский опыт в сериальном формате. Что было самым сложным?

— Сам по себе формат меня ничем не удивил, я ведь продюсировал много сериалов. Как для режиссера новой для меня была структура съемочного дня, постоянное давление графика: когда знаешь, что тебе осталось снимать две минуты — и это действительно две минуты, ни секундой больше. В большом сложнопостановочном кино, к которому я привык, мы снимаем за смену меньше сцен, мы дольше их готовим, а здесь время бесконечно толкает тебя в спину. Нельзя снять столько дублей, сколько хочется, — а это важно, когда речь идет о чисто актерских сценах, которых в «Психе» большинство. Безусловно, новое для меня ощущение, новая энергия рабочего процесса.

«Многие из нас уже не могут жить без допинга»

— Главного героя играет Константин Богомолов, сам — театральный режиссер. Не сталкивались ли на площадке его режиссерские амбиции с вашими?

— Мы с Богомоловым учились в одной школе с разницей лет в семь-восемь, росли на одних улицах, знали друг о друге, но кроме светских «здрасьте-здрасьте» не пересекались, что довольно странно, поскольку в Москве я так или иначе общаюсь практически со всеми, кто работает в кино и театре. Первый серьезный разговор был вызван предложением Кости сыграть в его спектакле. По разным обстоятельствам поработать вместе в тот раз не получилось, но уже в тот момент мне в голову запала какая-то мысль, еще ни во что не оформленная: Константин Юрьевич тогда на меня очень сильное впечатление произвел! Сценарий «Психа», собственно, ровно так и возник.

Для любого артиста это исключительная ситуация, когда ты не участвуешь в пробах, а роль пишется специально под тебя. Согласишься сниматься — будет сериал, не согласишься — не будет. В этом случае работает совершенно другой уровень подключения, другие взаимоотношения. И Костя, конечно, очень много привнес в эту роль. Мы же все знаем о стереотипах «играет, как у Богомолова», «ну это чистая богомоловщина» — такая медитативная, монотонная органика, далеко не всегда темпераментная режиссура, притом что сам Костя — дико эмоциональный человек и, как оказалось, безудержной энергии артист. В роль Психа вложено огромное количество этой его энергии. Что касается вашего вопроса о конфликте амбиций — такого не было по одной причине: Костин темперамент направлен, как мне кажется, внутрь, тогда как мой — исключительно наружу, я и играю так, и кино снимаю так. Эта гремучая смесь дала не менее гремучее единение, с которым мы вышли в съемочный период. Герою Богомолова мы присваивали новые и новые характеристики, перебирали грани самых разных его состояний, делая это в четыре руки и в полной гармонии.

—О каких деформациях современной личности говорит сериал?

— Нам известно, что современному человеку давно стало одиноко среди людей, среди систем потребления и потока информации. Мы в сериале это состояние исследуем, пытаемся понять, какое безумие скрывается за видимостью финансового, статусного благополучия. Интересно ведь, например, что многие из нас уже не могут жить без допинга. Говорю не столько об алкоголе или наркотиках, сколько о разных фикциях, обманках, дающих временное облегчение. То есть «Псих» поднимает и тему наших зависимостей тоже. Какой он, новый герой сегодняшнего времени? Он точно несчастлив, он стремится к счастью, но в тоже время отказывается это стремление признать. Мы наблюдаем, как герой возвращается — болезненно, с ломками — к себе настоящему.

— Закончился «Кинотавр» —первый большой форум отечественной киноиндустрии за время кризиса. С каким ощущением вы вернулись из Сочи?

— Со странным ощущением, что прежней жизни точно не будет, что многое изменится. В первую очередь говорю про кинотеатральный показ. Но затем это странное ощущение сменилось радостным, для которого на 31-м «Кинотавре» было несколько причин. Первая — главный приз фильму «Пугало» якутского режиссера Дмитрия Давыдова. А действие картины «Китобой», получившей приз за лучшую режиссуру, происходит на Чукотке. Оба этих приза доказывают, что мы стали смотреть внутрь страны: закрытие границ из-за пандемии, хотелось нам того или нет, этому способствует. Региональное кино набирает обороты, и чудо якутской кинематографии, главный приз дебютанту — лучшее тому доказательство. Второе радостное ощущение от «Кинотавра» вызвано его молодежью. В этом году, когда фестиваль был чисто деловым форумом, когда участники не были разбросаны по вечеринкам и фотосессиям, появилась возможность пообщаться и увидеть, насколько эта молодежь умна, энергична, а главное — свободна.

— Чему пандемия научила вас не как представителя киноиндустрии, а как обычного человека?

— Наверное, до изоляции я толком не понимал, какая у меня хорошая семья.

https://tass.ru/interviews/9517253