Михаил Сеславинский: «Я в душе либерал. Но тем не менее полагаю, что нам, либералам, в России власть давать нельзя»

Ольга Ципенюк побеседовала с Михаилом Сеславинским

Про корни

Я родился и первые 30 лет прожил в городе Дзержинске, в довольно типичной семье провинциальной интеллигенции. Дедушка, папин отец, был партийным работником в Нижнем Новгороде, в частности заместителем будущего секретаря Московского горкома партии, руководителя Совинформбюро Александра Щербакова. В конце 1920-х был вычищен за сокрытие социального происхождения, к счастью, до больших репрессий. Дед имел хорошее образование, от него сохранилась часть библиотеки. Папа остался без родителей в 17 лет. Его освободили от армии из-за дистрофии: при росте 182 см он весил 46 кг. Отец окончил юридический институт и 20 лет работал заместителем председателя Горьковской областной коллегии адвокатов. Мама из Кинешмы. Ее дедушки воевали на фронтах Первой мировой, один был награжден Георгиевским крестом. У маминой мамы было четыре класса образования и четверо детей, моя мама была старшей. Они жили в ужасных условиях… Мама окончила химико-технологический институт в Иваново, по распределению поехала в Дзержинск и там познакомилась с папой.

Про детство

Вербально расшифровать хромосому трудно, как и понять, что именно во мне от родителей. Папа был абсолютно книжный человек, радовался, что я рано начал читать серьезную литературу и многое можно было обсуждать со мной на равных. Гуманитарные интересы, более или менее системная логика мышления, уважение к государству и праву — это, безусловно, во мне от папы. Мамин крепкий, волевой характер, а также определенное упрямство, необходимое для достижения поставленных целей,— все это у меня от нее.

Папа иногда утаивал карманные деньги — мы с ним увлекались коллекционированием марок, монет и значков и ходили в парк, где собирались филателисты и нумизматы, а позже — книжники. Мама искренне не понимала, в чем прелесть этого увлечения: когда мы гордо ей показывали марки какого-нибудь XIX века, она говорила: «Ну вот, опять купили маленькие и грязненькие».

Детство мне помнится абсолютно счастливым. Ну, были какие-то вещи, которых хотелось, джинсы, например, или двухтомник Цветаевой 1981 года — белый такой. Перекупщики просили за него 70 рублей, это были невозможные деньги! У меня много книг, на которых папиной рукой написано «Дорогому Мише от родителей в день рождения» или «Дорогому Мише от родителей в подарок на Новый, 1979 год»…

Про учение

Я был довольно примерным мальчиком, секретарем комитета комсомола. Комсомол в городе был единственной живой организацией: походы, дискотеки — все организовывал горком комсомола. Ничего плохого не помню, ну, там, чтобы кого-то исключали или осуждали. Я был абсолютным гуманитарием, хотя и заканчивал класс с физико-математическим уклоном. Хотел стать юристом, но юридический вуз в Горьком был заочный и надо было идти в армию, что казалось кошмарным сном, хотя потом офицером служить пришлось. Поступил на историко-филологический факультет Горьковского университета. Родители, конечно, очень хотели, чтобы я добился каких-то высот. Помню, в 9-м классе, мы ходили на теплоходе по Волге и познакомились с известным академиком Исааком Минцем. Я вел с ним какие-то беседы, и он, как потом выяснилось, сказал моим родителям: «Ваш мальчик далеко пойдет».

Про дружбу

Пронести дружбу через длительное время довольно тяжело — не только потому, что стремительно развивалась карьера и я уехал из города, но и потому, что бесконечно сталкиваешься с просьбами. И в какой-то момент начинаешь сознательно ограничивать круг знакомых. Постоянно объяснять людям, что не можешь устроить их сына на телевидение или помочь поступить в институт,— это страшная головная боль. Я зарегистрировался на «Одноклассниках», но столкнулся с тем же: половина переписки — это просьбы. Остались теплые отношения с ребятами из школы и института, но говорить о друзьях как о людях, которым можно позвонить среди ночи, если что-то случится, у меня таких нет. Кроме того, я в жизни очень много опираюсь на женщин. Не смотрю футбол, хоккей и теннис, не увлекаюсь охотой и рыбалкой, очень многие «мужские» вещи меня не привлекают. Круг интересов у меня гуманитарный, а значит — более женский, так что я больше дружу с девушками, чем с юношами.

Про любовь

Не могу сказать, что я влюбчивый человек. Но, конечно, были женщины, которые оставили след в моей жизни. Я довольно поздно женился — разум диктовал необходимость соотносить эмоции с долгосрочным стратегическим прогнозом. В этом году будет 20 лет нашей с Таней свадьбы, а в январе было 20 лет знакомству. Мы познакомились на станции метро «Краснопресненская». Ну да, я просто подошел и познакомился — а что такого? Я и в кино знакомился, и на улице, по-всякому. И соответственно через 20 лет мы назначили друг другу свидание в метро, на том же самом месте. Люди были удивлены, когда взрослые дядя и тетя радостно встретились и целовались на эскалаторе, поднимаясь на улицу… Таня — врач, специалист по функциональной диагностике. У нее удивительно ровный и спокойный характер. Я ведь не то чтобы взрывной, но подвержен эмоциям, часто раздражителен, а ей удается мои негативные черты компенсировать. У нас две девочки, то есть женское окружение в моей жизни продолжает превалировать. Мне, конечно, не хватает мужского общения — в 2004 году скончался папа и я остался один мужчина: жена, две дочери, мама, Танина мама, сестра и племянница. Хочется завести хотя бы кота — мужскую особь, но у старшей дочери аллергия на животных, поэтому меня с особым цинизмом лишили последней возможности иметь союзника (смеется).

Про важное

Я не безгрешен и есть вещи, о которых жалею. И, конечно, конформист — я же на государственной службе. Либеральный, но конформист. Понятно, что совмещать эту службу с твердыми убеждениями довольно сложно. Но у меня, к счастью, немного было рубиконов, для перехода которых надо было чем-то чувствительно поступаться. Характер моей деятельности вполне гуманитарный: мы поддерживаем социальные проекты, занимаемся книгоизданием, книжными ярмарками. Не выписываем предписания СМИ, не закрываем их и не занимаемся выработкой информационной политики — в этом плане мне достаточно комфортно. Да и времена другие — никто не вменяет в обязанность фабриковать уголовные дела, подписывать приговоры, давать свидетельские показания о том, что человек является японским шпионом, не толерантен к режиму, не любит Путина или Медведева. Хотя «прелестей», связанных с государственной службой, хватает, как в любой стране. Но в целом, наверное, у меня действительно такая сфера работы, которая позволяет хорошо делать свое дело, ничем особенно не поступаясь.

Про успех

В 1990-м меня выдвинули кандидатом в народные депутаты РСФСР и в областной Совет народных депутатов. Я выиграл те и другие выборы классическим образом, выйдя во второй тур в паре с первым секретарем горкома партии. Считаю свою карьеру успешной и не хотел бы для себя большего, у меня нет амбиций, например, стать министром. Я давно работаю и перед моими глазами прошел целый калейдоскоп руководителей разного ранга, достаточно сказать, что первый раз я голосовал еще за правительство Силаева в 1990 году. Это, конечно, успешная карьера, но тем не менее я каждый день тщательно пытаюсь подготовиться к тому, что она закончится. Приходилось видеть много ломок, когда у людей, считавших себя хозяевами мира, этот мир в один миг рушился. Поэтому надо смотреть в будущее спокойно, не считать, что должность — навсегда. Я люблю русскую деревню и буду счастлив, если уж совсем туго придется, там жить. Не будем прибедняться, конечно, я не буду косить траву, а Таня — лечить деревенских детей. Но запасные варианты для счастья точно есть. Радость от новой редкой книжки у меня больше, чем от машины, или часов, или яхты. И такую радость, надеюсь, никто не отнимет — она никуда не денется с исчезновением этого кабинета и должности.

Про свободу

Я, конечно, несвободный человек. В первую очередь в связи с госслужбой, накладывающей массу ограничений. Но я уже привык. А что касается свободы в нынешнем уличном, протестном смысле — мой кабинет выходит на Страстной бульвар, здесь все время что-то происходит. И демонстрация по поводу закона Димы Яковлева — не единственный случай. Конечно, не со всеми государственными решениями я согласен. Но я на службе 23-й год, и в 1991-м, и в 1995-м, и в 1998-м был с чем-то не согласен. Знаете, в эпоху перестройки была в моде присказка «я вступил в КПСС, чтобы разрушать ее изнутри». Так вот, с государством так не получается. Если ты на этой работе — значит добросовестно выполняй свои функции. А решения, с которыми не согласен, можешь сколько угодно обсуждать в своем кругу или пытаться влиять на них в стадии подготовки. И мы с коллегами и друзьями это постоянно делаем. Но публично ты не можешь эти решения критиковать — или уйди с государственной службы. Мало ли кто мне не нравился из коллег, мимо меня прошли, наверное, сотни министров и их заместителей из разных ведомств. Не со всеми складывались отношения, но это не значит, что надо их чехвостить в хвост и гриву. А относительно того, что происходит сегодня на улицах и в интернете… Я в душе либерал, и многие либеральные постулаты греют мою душу. Но тем не менее полагаю, что нам, либералам, в России власть давать нельзя. Система государственного устройства в нашей стране такова, что фантазировать, экспериментировать нельзя… Из-за этого мы, к сожалению, во второй половине 1990-х пережили очень тяжелый этап развития. Придумывалась теоретически более или менее сносная модель, а на практике это приводило известно к чему — к семибанкирщине. Или вот сейчас много говорится о свободе слова. А раньше вы включали ОРТ, и первый сюжет был о том, как Бадри Шалвович Патаркацишвили в качестве доверенного лица Березовского посетил один из российских регионов. А второй — о самом Березовском. Мне запомнилась именно такая последовательность. Это нормально? В программе «Время», в 21:00. А ведь это было 15 лет назад.

Про веру

Я придумал для себя концепцию либерального православия, которой стараюсь придерживаться. Пусть вера и религия будут в семье и в душе человека. Но вот с конкретикой у меня определенные проблемы. И, наверное, один из главных вопросов: что есть Бог? Для меня это понятие, наверное, ближе к «Солярису», чем к постулатам о сотворении мира. Что до атеистов, то когда у человека в жизни все хорошо и спокойно, он может нейтрально и даже отрицательно относиться к религии. И имеет, наверное, на это право. Но вот когда, извините, припрет, что-то я не видел ни одного коммуниста, который бежал бы к памятнику Дзержинскому или в Мавзолей с криком «Помоги, дорогой Ильич, у меня горе». Почему-то тут же, ну тут же все бегут в церковь! Трудно сказать, помогает ли такое обращение к Богу. Но то, что молитва помогает, мне кажется, абсолютно точным. Успокоить ребенка, снять боль, дать облегчение в тяжелых ситуациях… Молитва помогает.

Про страх

Старшая дочь называет меня «мистер Безопасность». Я боюсь бытовых катаклизмов — аварий, пожаров, преступлений, особенно учитывая, что в семье две девочки. А если говорить о страхах более глобальных — побаиваюсь одинокой старости. Не в том плане, что останусь один, а просто… У нас в семье какие-то несколько удаленные отношения, Таня больше занимается детьми. Сказать, к примеру, что, когда у меня выходит книжка, все водят хороводы, пекут пирог и кричат: «Какое счастье, у папы новая книжка!» — такого нет. Я понимаю, что так и будет продолжаться: дальше женская жизнь будет во внуках, все будет вертеться в стороне от меня. Сейчас, когда есть разные точки опоры, это не так болезненно, но через 20-30 лет — а я всегда смотрю вперед — может стать проблемой. Хотя такова довольно стандартная ситуация: библиофилы, как правило, одинокие люди, которые не имеют поддержки внутри семьи.

Про деньги

Если бы на меня свалилась гигантская сумма денег — «мерседесов» покупать не стал бы. Служебная машина у меня BMW, а на выходные в деревню я езжу на своей «хонде», пяти- или шестилетней, и, честно, мне кажется, особой разницы нет. Но я, конечно, не ханжа: не живу в шалаше и я за то, чтобы создавать и себе, и своим близким комфортные условия. А вот на книжки мне денег постоянно не хватает. Будь у меня много денег, наверное, сформировал бы лучшую частную библиотеку в стране. Пускал бы в нее людей? Сложный вопрос. С одной стороны, библиофилы всегда хвастаются книжками и создают вокруг себя особый мир, чтобы об этом поговорить. С другой — бывает, человек берет в руки прижизненное издание Пушкина — и руки у него не дрожат. А у меня — дрожат! Поэтому пускать надо тех, кто понимает, что это такое.

Про детей

Старшей, Наташе, 18, она учится в Высшей школе экономики. Младшей, Маше,— 10, она занимается музыкой — фортепиано и флейта. Я пытаюсь снисходительно относиться к их недостаткам, они ведь не от Деда Мороза произошли, а от нас самих. Если говорить об их будущем — бог с ней, с карьерой, с материальным достатком, мне важнее всего, чтобы у них были счастливые семьи. Понятно, что в нынешней ситуации совсем уже бедными они не будут, поэтому беспокоюсь я именно за семейное счастье. Не с первого раза это может получиться. Возможны и неприятности — вокруг нас такое происходит постоянно… Вот как через это пройти — рецепта нет, здесь родительским советом не очень поможешь.

Три слова о себе

Я, конечно, до глубины души историк: когда представляешь общий исторический процесс, легче воспринимать сиюминутные проблемы. Пессимист, но такой… оптимистичный. Еще — я довольно эгоистичный человек. Но добрый. И, наверное, любящий.