Евгений Асс: «Свобода – это состояние ума»

Евгений Асс в детстве

Фото: из семейного архива Евгения Асса

Про детство

У меня было счастливое детство на Садово-Кудринской, в доме, который построил папа. Это было известно мне с самого начала как само по себе очень важное знание: папа архитектор, он строит дома. Дом был как бы гнездом — такая очевидная для ребенка вещь, на которую не смотришь со стороны, а развиваешься и растешь внутри нее. Еще было совершенно ясно, что мы живем бедно. Я помню это замечательное состояние и вижу на детских фотографиях — квартира пуста, как бумага. Первые мои воспоминания — о весне на Патриарших прудах. Меня выводили туда гулять, няня моя сидела с другими нянями вдоль «маршальского» дома, рядом был заборчик, и нас, детей, там выпасали. Не могу даже представить себя живущим в другом месте. Там все прокурено, пропитано нашей семейной жизнью.

Про корни

Папина линия — питерская еврейская семья в третьем поколении. Мой прапрадед был очень известным портным в Ковно, в Каунасе. И пошивал, видимо, нечто такое, что вызвало интерес в столице. Так они с братом-часовщиком переехали в Петербург, и папа мой уже был совсем петербуржец. Жили на Невском, угол Рубинштейна, чудная квартира, но когда я ребенком туда попал, она уже была сильно коммунальной. Папа работал у академика Руднева, который еще до войны был связан с объектами Министерства обороны. Когда началась война, Руднев со своей мастерской переехал в Москву и папу вызвал туда.

Мамина линия — гораздо более экзотическая. Бабушка по маме в девичестве была Дюбрейль-Эшаппар. Ее семья бежала из Франции в Испанию, все они были моряки. Из Испании прадед был отправлен на Филиппины военным атташе. Там женился на тагалке, девушке из местного племени, у них родились двое мальчиков. Когда оба родителя умерли, детей взял на попечение губернатор. Во время кругосветного плавания Филиппины посетил знаменитый русский мореплаватель Федор Литке. Он взял мальчиков юнгами на свой корабль и привез в Петербург. Так сыновья француза и тагалки попали в Пажеский корпус, и началась их русская жизнь. Один погиб в Кавказской войне, а от второго, Диего, пошла моя линия. Прадед, Николай Диегович Дюбрейль-Эшаппар, был довольно знаменитым морским инженером, основоположником российского военного парового флота. Получил камергера, поэтому семья жила на Миллионной — просто как бы в Зимнем дворце. Мамин отец был капитаном царского флота, а потом стал работать в Адмиралтействе. В 1923 году его арестовали, потом отпустили, потом опять арестовали. Он сидел в разных лагерях, его ссылали, высылали, в общем, большая часть его жизни прошла в Уфе. Там их с бабушкой арестовали, 12 декабря 1937  года, а 25 декабря его расстреляли.

Про учение

Все воспитание, основополагающие вещи, связанные с моей личностью,— от бабушки. Она, собственно, ничему меня особенно не учила — она просто была. Наверное, я отношусь к последнему поколению, которое близко общалось с людьми XIX века, с культурой, утраченной безвозвратно. Что-то появляется взамен, да, но вот эта фантастическая, фундаментальная человеческая целостность, которая была у бабушки, уходит навсегда.

Чем старее я становлюсь, тем больше мне понятна значимость ее фигуры. В Первую мировую она была сестрой милосердия, потом окончила Военно-медицинскую академию. После возвращения из лагерей работала в туберкулезном диспансере. Каждый год летом я ездил к ней в деревню, видел жизнь больницы в Рязанской области: нищета послевоенная, ужас, грязь… Кобыла Венера, на которой я возил хлеб для больных… Жили мы с бабушкой в домике-развалюшке, но ритуалы соблюдались как на Миллионной в Петербурге: «Женя, сядь прямо», «Не наклоняйся над тарелкой». «Вдруг ты окажешься за столом с английской королевой? Понимаешь ответственность?» — все это за столом, накрытым драной клеенкой. Какая-то картошечка, поджаренная на скверном масле, подавалась с такой церемонностью, с такой прямой спинкой, будто все происходило в высших кругах.

К бабушке приезжали друзья по Петербургу, говорили с ней по-французски. Была знаменитая тетушка Марго, соратница академика Тарле, разговаривали о Наполеоне. А потом приезжал урка, которого бабушка лечила в лагере, и привозил гостинцы — кусочек сала, например. И она с ним точно так же сидела и говорила, ну, не по-французски, конечно. Я удивлялся: «Это кто?» — «Хороший знакомый». Вот эта высота, демократизм такой аристократический, при котором нет разницы между светской дамой и уркой, это была важная школа. На ночь бабушка читала мне по-английски Киплинга. Стихотворение «If» до сих пор для меня — урок чести, правила того, как надо себя вести.

Про дружбу

В основном меня окружают люди творческие, так или иначе связанные с порождением каких-то новых сущностей. Архитекторы среди них как раз не составляют основную массу. Мне кажется, что они, во-первых, слишком эгоцентричны, а во-вторых, стали больше агентами бизнеса, чем культуры или каких-то высших смыслов. Потери в моем дружеском кругу бывали, чаще всего — связанные с политическими обстоятельствами. Понимаешь, в советское время измерительная шкала была очень мелкой, каждый шаг вправо-влево — на вес золота. Если близкий человек вступал в партию — это означало разрыв отношений. А сейчас все немножко крупнее, да… единица измерения стала шире. Но круг доверительного общения, наоборот, сжимается и становится очень точно выверенным. Так же как в 68-м или, там, в 70-м году, когда ты знал, что, даже если ты споришь с человеком, вы все равно находитесь по одну сторону баррикад. Сегодня это примерно так же, хотя, конечно, раздрай среди знакомых пугает. Даже в связи с сегодняшними событиями я вынужден был пятерых отфрендить на Facebook.

Про любовь

Если смотреть так… ретроспективно, то в привлекавших меня женщинах отчасти можно обнаружить образ матери, это такая фрейдистская, наверное, загогулина. То есть мне всегда нравились красивые, умные, ироничные, несколько эксцентричные, даже вздорные, может быть. Но с Чуки получилось по-другому, и, может быть, именно поэтому мы уже 47 лет вместе. Наше знакомство — забавная история, в духе рассказов советских писателей. В институте нас заставляли дежурить в гардеробе, такая была повинность. И вдруг среди прочих студенток появилась девушка, которая меня сразила. Скорее всего, стилем — я вообще на стиль очень падок. У нее было замечательно белое пальто, какая-то невиданная челка, и вела себя она совершенно не по-нашему. Даже пальто это свое она бросила на прилавок как-то особенно небрежно и стильно… На пальто не было вешалки. Ну, а плечиков, естественно, в институтском гардеробе не имелось. Я, чтобы подкадрить девочку, пришил к пальто эту петельку-вешалку. И когда она вернулась, сказал: «Вот, я тут… поухаживал немножко» — так и познакомились. Оказалось, она болгарка. На самом деле ее зовут Снежина, а Чуки — это детское прозвище. К моменту нашего знакомства ее мама была начальником болгарской части на строительстве СЭВа — это здание строили же всем миром. Милейшая была женщина с очень сложной для меня, как бы это сказать… политической составляющей. Она была коммунисткой, партизанкой из отряда Живкова. Отец Чуки был главным болгарским эсперантистом. В общем, процедура моего ухаживания довольно быстро перешла в конкретные отношения, и мы поженились. Это было исключительно точное попадание. Хотя в течение жизни происходили какие-то… отклонения, скажем так, но мы довольно легко с этим справились. Фактически Чуки — единственный человек, с которым я сохранил абсолютно доверительные отношения. Естественно, они не безоблачны — довольно часто бывают у нас, скажем так, дискуссии. Но за 47 лет ни разу не возникло каких-то… вкусовых разногласий. Все-таки стиль и вкус определяют очень многое. В том числе и в любви.

Про успех

Мы же не обсуждаем мои доходы, что сегодня является, в общем, в значительной степени критерием успеха. Для меня успех — внутреннее ощущение: вот это получилось, вот это — нет, а иногда бывает прямо вот «ай да Пушкин, ай да сукин сын» (смеется). Ну и еще успех — это оценка довольно узкого круга людей, мнение которых для меня является некоторой планкой.

Про Бога

Я не конфессиональный человек, хотя детство мое прошло в религиозной семье. Мама даже при советской власти была вполне верующим человеком, ходила в церковь. Папа еврей, прошел бар-мицву, но под конец жизни думал припасть к христианству, кажется, искренне хотел креститься. У меня самого были некоторые опыты в советское время, когда религия казалась единственным убежищем для думающего человека, но я был чрезвычайно разочарован. Это для меня вообще такая сложная, скорее интеллектуальная проблема. Поэтому я оказался где-то в области дзен, да там и остался.

Про страх

Больше всего боюсь унижения. В любом смысле, даже физически — боюсь не боли, а именно унизительного состояния немощного и страдающего.

Про свободу

Свобода — это состояние ума, оно внутреннее, а не дарованное. Думаю, сегодня со свободой происходит некая аберрация. Я подозреваю, что здесь есть фундаментальная проблема российской ментальности, в которой идея свободы никогда и не была вполне укоренена. То, что после 1991 года трактуется как свобода, на самом деле не является внутренним состоянием ни нашего человека, ни нашего общества. Это дармовая подачка, которая была проглочена, но никак не стала основанием бытия. В исторически демократических обществах о свободе совершенно другое представление, там это фундаментальное основание жизни, а не просто выплески сиюминутных эмоций.

Что касается моего письма в Союз архитекторов против присоединения к «Общероссийскому народному фронту» — ну, это было нормальное возмущение человека, которого принуждают. Написал, и все — не было особых размышлений по этому поводу. Понимаешь, не так много в жизни бывало случаев, когда надо было как-то себя… обозначить, что ли. И я об этом сожалею. Ну, не знаю, в 1968 году, грубо говоря, не пошел на площадь — и жалею, безусловно.

Про главное

Последние десять лет важнейшим для меня делом является образование, и с этим очень много связано. Преподавание как собственный опыт углубленного осмысления каких-то важных вещей — исключительно важная часть моего жизненного проекта; учительство не в назидательном смысле, а как передача послания, форма диалога с другим поколением. Независимо от того, какое будущее ждет эту страну, мы должны воспитать группу людей с сознанием, которое может оказаться полезным для этого мира, пусть их будет совсем немного. Жить им, скорее всего, будет труднее, чем остальным, но они будут заряжены какой-то энергией правды.

Про деньги

У нас в семье с деньгами была проблема, и в этом смысле я совершенно сын своих родителей. С ними бестолково обращались, вечно жили в долг. При этом всегда в доме были гости. Папа приносил получку, внизу в магазине «Рыба» покупали какую-то осетрину за безумные деньги, гости все съедали, и мы опять начинали жить в долг. На что сегодня трачу с удовольствием? На выпивку (смеется). Раньше очень много тратил на книги, до тех пор пока оставалось место в квартире. Теперь мы ежемесячно объявляем мораторий на покупку книг, но сами его нарушаем, они продолжают нас заливать, и, может быть, наша смерть наступит от того, что мы будем просто зажаты между книг. Еще мне не жаль тратить деньги на поездки, хотя, знаешь, я плохой турист. Меня не интересуют достопримечательности, я сажусь в кафе и предаюсь любимому занятию — смотрю, как мимо ходят люди.

Если бы на меня свалились большие деньги — построил бы школу в какой-нибудь деревне. У меня перед глазами стоит деревня моего детства, где не было школы, так что я совершенно не кокетничаю. Спроектировать, нанять хороших учителей, ну как-то вообще все там по-умному организовать… хотя понятно, что это наивная идея.

Про детей

Мы ничего не инвестировали в Кирилла, кроме самих себя, ничего от него не ждали. Я просто хотел, чтобы это был мой сын, человек, с которым я смогу говорить на равных, когда он вырастет. Хотя в какой-то его пубертатный момент у нас были очень тяжелые отношения — прямо ужас-ужас, такой панк вырос. Но, наверное, даже хорошо, что он весь свой протест против родительской власти высказал в тот период. А дальше — понятная проблема: мы же профессионально действуем на одной поляне, и моя известность, какая-то аура, которая вокруг меня создается, наверное, для него обременительна. Но мне хочется с ним работать, сейчас мы преподаем вместе, и, кажется, у нас получается. Дополняем друг друга — он по возрасту и как-то, не знаю, лексически ближе к молодежи, чем я. В общем, как-то находим общий язык.

Три слова о себе

Я ценю в себе остроумие — в широком смысле слова. Не только то, которое касается словесных экзерсисов, а именно остроту ума. Нравится, когда в голову приходят неординарные идеи, с которыми что-то можно сделать,— в архитектуре, в разговоре или в текстах, которые я пишу. А то, что меня, безусловно, в себе раздражает, это неспособность к концентрации. Начинаю что-то делать, но могу отвлечься — оп! — и поплыл, задумался о чем-то… совсем левом. Но я дотошный. Во мне живет сильное желание докопаться, додумать до момента, когда я удовлетворен результатом. Что часто приводит к довольно негативным умозаключениям. И еще мне кажется, что у меня хороший вкус.

Официально

Архитектор. Родился 15 мая 1946 года в Москве. В 1970-м окончил Московский архитектурный институт (МАрхИ). Работал в управлении Моспроект-1. Позже возглавлял группу исследователей дизайна городской среды во Всесоюзном НИИ технической эстетики.

С середины 1980-х Евгений Асс стал практиковать в качестве свободного архитектора и художника. В 1994 году курировал и проектировал выставку «Московский архитектурный авангард» в Чикагском институте искусств. В то же время основал проектно-исследовательскую группу «Архитектурная лаборатория». В 1995-м Асс как художник участвовал в Венецианской биеннале. В 1997 году создал проектное бюро, которое теперь называется «Архитекторы Асс». Среди его разработок — проект благоустройства парка «Музеон» в Москве и реконструкции набережной Москвы-реки, проект реконструкции театра и площади перед ним в Перми, проект реконструкции и реставрации здания Арсенала в Нижегородском кремле, генплан Пирогово и застройка Завидкина мыса в Московской области. Асс дважды (2004, 2006) являлся куратором российского павильона на Венецианской архитектурной биеннале.

Евгений Асс с начала 1970-х занимается архитектурной теорией и критикой, выступает с лекциями в России и за рубежом. С конца 1980-х преподает в МАрхИ, в 1995-м стал профессором, руководителем Мастерской экспериментального проектирования. В 2012 году основал и возглавил архитектурную школу МАРШ.

Асс с 1978 года член Союза архитекторов, лауреат архитектурной премии «Золотое сечение» (1999). В 2002-м был избран в Европейский культурный парламент.

Женат, сын Кирилл — архитектор.

https://www.kommersant.ru/doc/2436979