Как ваша жизнь связана со спортом?
Моя спортивная история началась с футбола, я играл в него практически всю жизнь. Начал в детстве, еще в Уфе. В нашей школе собирались делать спортивный класс, и меня туда пригласили. В спорткласс я не пошел, — пошел в математический, — но в футбольную команду меня взяли. И я 5 лет занимался в детско-юношеской спортивной школе. Когда нам было по 16 лет, мы заняли 3-е место на взрослом чемпионате Башкирии. То есть там была неплохая команда, хотя ее лидером я точно никогда не был — не хватало мастерства.
Мысль о профессиональном спорте не появлялась?
Нет, я слишком поздно начал. В Уфе мы жили рядом с Дворцом спорта, многие мальчишки занимались в спортивной школе «Салават Юлаев». У меня в доме жил приятель, который потом стал профессиональным хоккеистом, играл за НХЛ. Парень из соседнего двора тоже в НХЛ играл – в общем, уровень хоккейной школы там был очень высокий. Но сам я в хоккей не играл, а пока другие играли — учился с первого класса в музыкальной школе. Мать хотела отдать на баян, но я был такой маленький, что поднимать баян не мог. И ей сказали: «Пусть пока поучится на пианино, чтобы время не терять. А через год переведем на баян». Но я к пианино прикипел, окончил музыкальную школу по классу фортепиано с отличием.
Сегодня играете?
Играю. У меня большая программа – часа на два. Бах, Бетховен, Шопен, Шуберт, Чайковский. Стараюсь хотя бы пару раз в неделю садиться за инструмент. Иногда даже спать не могу лечь, пока не сыграю что-то.
Неужели такая любовь к музыке сохранилась после обычной музыкальной школы?
Нет, нет. После школы это чувство пропало лет на десять, наверное. А потом потихонечку восстановилось – я стал заниматься, играть этюды Черни. Накупил нот, разучил какие-то вещи, которые мне нравились.
Без преподавателя?
Без. Иногда думаю об этом, но пытаюсь умерять свои желания — слишком многим вещам я сейчас учусь. И исполнительский уровень меня пока устраивает. Когда решу сыграть большой фортепианный концерт — наверное, попрошу кого-то меня подтянуть. Пока единственное, что огорчает – напрочь пропала компетенция запоминать наизусть. То есть я все играю по нотам. Не понимаю, утратил этот навык полностью, или просто мало времени за инструментом провожу.
Давайте вернемся к спорту.
Совмещать музыкальную школу с хоккеем у меня не получалось, а когда я её окончил, в 15 лет, для хоккея уже было поздновато. Но в футбольную школу меня взяли. И дальше я много лет играл как любитель. Но мне повезло, я поиграл практически со всеми известными футболистами — с Федором Черенковым, с Мостовым, с Романцевым. Успел поиграть с Валентином Борисовичем Бубукиным, он был нашим тренером, с Виктором Владимировичем Понедельником – это знаменитый капитан нашей сборной, которая в 1960 году благодаря его голу стала чемпионом Европы. Я играл против Aston Villa, ветеранов английских. На одном из турниров поиграл даже с Игорем Белановым из киевского «Динамо», обладателем европейского «Золотого мяча».
В какой позиции играли?
Нападающим. Меня выделяло то, что я хорошо бегал, это было мое главное оружие — высокая стартовая скорость. Никаких особенных успехов в технике и в тактике у меня не было, но убежать с мячом я мог очень быстро. За это меня и ценили.
А когда в вашей жизни появился теннис?
Где-то в 42 года, после сильной травмы. Играя в футбол, я воткнулся головой в землю: меня неудачно взяли в «коробочку», — это когда тебя двое замыкают с обеих сторон, — и толкнули. Руки оказались сзади и я упал головой в землю. Китаянка, которая меня лечила, сказала, что лучше больше головой не играть и удары в корпус не провоцировать. Если тебя сильно бьют в корпус, происходит движение в позвоночнике и в шейном отделе — тело уходит вперед, а голова еще на месте, что для моей травмированной шеи опасно. Тогда я понял, что это серьезный компромисс: играть в футбол и не играть головой. Лучше вообще не играть. Когда оставил футбол, мне еще года три снилось, что я играю. Не хочу сказать, что я страдал, но мне этого серьезно не хватало.
Физически или эмоционально?
И так, и так. В футболе ведь есть совершенно особая эмоция – радость коллективного взаимопонимания. С возрастом я стал получать гораздо больше удовольствия от того, что отдал пас, чем от того, что сам забил. Если на поле ты строишь комбинацию не один, если удается задействовать еще двух-трех человек — вот эта комбинационная красота всегда доставляла мне особое удовольствие. Ощущение такого… пространственного интеллекта, который бегает по полю и внутри него один человек хорошо понимает другого. В общем, с травмой эта радость закончилась. Я решил больше не рисковать и стал искать, чем ещё заняться. Так появился теннис.
То есть о жизни без спорта речь не шла вообще никогда?
Нет, нет, нет. Без спорта я начинаю себя хуже чувствовать и меньше уважать. Если я не позанимался, если у меня нет вот этого ощущения легкости и одновременно небольшой, хорошей физической усталости – мне дискомфортно. Ну и еще, прошу прощения за интимную подробность, мне нравится смотреть на себя в зеркало. И когда я вдруг начинаю замечать какие-то вещи, – жирок там, или дряблость, — становится очень неприятно. Меня это страшно мотивирует.
Вам действительно важно для самоощущения видеть кубики на животе, бицепс прорисованный, трицепс упругий? Где чистая эстетика переходит в самооценку?
Наверное, я, как любой человек, проходил в этом смысле определенные этапы. Конечно, мне хотелось нравиться девочкам. Я не был никогда щуплым, всегда был крепким. Правда, когда я был маленький – года, наверное, в четыре – мне диагностировали порок сердца. И отец носил меня на руках на пятый этаж. Лифта у нас в доме не было, а врачи сказали, что мне нельзя давать такую нагрузку. Потом, — когда я уже стал взрослым и появились более точные приборы, — оказалось, что у меня в сердце есть дополнительная хорда. Это не патология — такое образование из соединительной ткани довольно часто встречается в полости сердечного желудочка и чаще всего никак не нарушает функцию сердца. Хорда и создавала шумы, которые в детстве у меня принимали за неполное закрытие клапана. Но я проходил медосмотры, а когда стал серьезно заниматься бегом – и более серьезные обследования, так что привычка следить за здоровьем у меня сформирована давно. А наглядный результат занятий спортом, который виден в зеркале, это, скажем так, приятный бонус – и я не хочу от него отказываться.
Чем вам нравился теннис?
Игровой вид спорта с постоянным элементом соперничества — меня это очень зажигает.
Вы вообще азартный?
Да, мне важно выиграть. После матчей даже близкие смеялись — я очень тяжело переживал любые поражения. Мог ночь не спать после игры, все время в мозгу прокручивал ситуацию, искал момент, когда я ошибся. Я в этом смысле очень эмоциональный. Хотя, знаете, я ведь несколько раз ходил в казино — вот там я совершенно спокоен. Азартно тратить деньги, слава богу, меня не тянет, и я этому очень рад. А вот азарт, который возникает в состязании, особенно когда рядом с тобой соперник – зажигает очень сильно. В общем, в теннисе больших успехов я не достиг, но играть мне нравится до сих пор. К сожалению, все время, которое раньше было отведено на теннис, сожрал марафон.
Как вообще началось это увлечение?
Я никогда не любил бегать. Не в смысле подвижности, а в смысле бега как вида спорта. Мне всегда казалось, что это довольно тупое занятие. А на марафон, как ни смешно, точнее, не на марафон, а на бег я попал тоже из-за азарта. Каждый сентябрь мы отмечаем день рождения бизнес-школы и по этому случаю все выпускники, партнеры и гости бегут традиционную «сколковскую» милю – 2006 метров, в честь года основания школы. Я пришел сюда работать четыре года назад, и тоже побежал эту милю. 2006 метров — дистанция совсем небольшая, но на финише выяснилось, что я проиграл, в том числе — нескольким коллегам-женщинам. Для меня это оказалось полным шоком. Мне казалось, что я любую женщину могу оставить позади, если она, конечно, не профессиональная бегунья. Но не получилось. Стал выяснять, что к чему, и понял, что бег, длинные дистанции, марафон, триатлон, — это определенная здешняя культура. Решил попробовать, и в 2015 году пробежал свой первый полумарафон.
«Осенний гром» за час сорок две минуты …
Точно. Для первого раза, как говорят специалисты, это было неплохо. Потом побежал полный марафон, «Валенсию», — за 3 часа 20 минут 56 или 57 секунд. Моей задачей было пробежать не медленнее, чем 3:30, так что результатом я был доволен. Наверное, мог даже чуть быстрее пробежать, но испугался — начитался всяких историй, что после 30-35 километра может что-нибудь остановиться-отказать, поэтому себя немножко сдерживал. Так что история прихода в марафон не вполне обычная, особенно для меня — повторюсь, я по психологическому складу игровик.
Удовольствие, которое вам приносит бег, отличается от игрового?
Оно совсем другого рода, и я это понял не сразу. Я ведь начал бегать, чтобы поддерживать себя в нормальном физическом состоянии, ну и чтобы девушкам не проигрывать на состязаниях. Но втянулся и стал ощущать что-то новое. После какого-нибудь длинного кросса стало появляться такое эмоциональное и физическое состояние, какого не было даже после очень хорошей игры в футбол. Футбол – нагрузка анаэробная: ускорился — отдохнул, ускорился — отдохнул. А в беге ты полтора часа или даже больше работаешь по нарастающей, у тебя постепенно меняется химия крови, гормональный фон, меняется настроение. Стало нравиться, что во время бега я мысленно смотрю на себя со стороны, прислушиваюсь к ощущениям. Мне приятно, что эта машина работает, что я правильно двигаюсь, правильно дышу.
Вы можете думать о чем-то, решать, скажем, какие-то профессиональные задачи, или только наблюдаете за собой как за хорошо работающей машиной?
Я наблюдаю за собой, но периодически. Не так давно я прочитал в книжке, что при аэробных нагрузках после 20-й минуты мозг переходит в состояние, похожее на то, в котором он находится во время медитации. Не могу сказать, что я сосредоточен и решаю какую-то задачу – это будет полной неправдой. Но не могу и сказать, что полностью отключаюсь. Я начинал бегать с наушниками. Сначала просто музыку слушал, потом тексты. Слушал даже Данте. Но это стало мешать. Я понимал, что или слушаю невнимательно, или отвлекаюсь от бега. А мне хотелось на нём сосредотачиваться. Все спрашивают «о чем ты думаешь три часа подряд?» Обо всём, что приходит в голову. Не гоню мысли, но и специально их не генерирую. А мониторинг того, как я двигаюсь, насколько правильно дышу всегда сопровождает внутренний диалог: «Может, хватит? Вот у тебя уже лодыжка заболела. Остановись. Или немножко сбавь. Зачем такое насилие? Для чего тебе вообще это надо?».
Как вы бегаете зимой при московской, мягко говоря, унылой погоде?
Если это обычный кросс, стараюсь даже зимой бегать на улице, хотя живу в поселке где не всегда чищены дороги. Домой я купил хороший дорогой беговой тренажер – для интервальных тренировок. На тренажере бегать не так приятно, как на улице, и результаты на нём у меня хуже – думаю, потому что душновато в зале. Это даже не зал, просто небольшая комната. Да и скучновато, так что слушаю во время бега «Эхо Москвы».
Как выглядит ваша стандартная тренировка? Есть ли в ней место каким-то нагрузкам, кроме беговых?
Последние полгода, когда я активно готовился к марафону – шесть дней в неделю беговых тренировок, плюс один-два дня небольшого комплекса силовых упражнений на разные группы мышц, прежде всего на ноги, на живот и на спину. В меньшей степени – на руки. У меня дома есть небольшая комната с парой тренажеров, но в основном я использую гантели и турник. Думаю, 12 раз подтянусь, хотя, честно говоря, давно не пробовал. Помимо всего перечисленного я много лет делаю комплекс упражнений, который все время совершенствуется и расширяется. Сейчас он занимает 25-35 минут. То есть кроме тренировок каждое утро есть еще вот эта зарядка.
Что за комплекс?
Комбинация упражнений, которая мне комфортна. Иногда я его делаю со слушателями бизнес-школы — им нравится. Это набор спортивных разминок из гимнастики цигун, что-то из йоги, несколько силовых упражнений. Еще растяжка, дыхательные упражнения, массаж внутренних органов, — когда я втягиваю живот, — массаж акупунктурных точек на стопах и на пальцах, довольно интенсивные упражнения на пресс и отжимания.
Следите за питанием?
Да, и довольно давно. Особенно пристрастно стал смотреть на это дело во время марафонов. Раньше я был моложе, да и футбол прощал какие-то вещи, которые марафон простить не может — это более экстремальное занятие. Стал делать анализ структуры тела: мышцы, минеральные ткани, кость, жир, вода. Старался снижать количество жира в организме, повышать порог, с которого прекращается жиросжигание.
Газоанализатор используете?
Да, два-три раза в год, чтобы посчитать ПАНО – порог анаэробного обмена, МПК – максимальное потребление кислорода. Как раз на следующей неделе у меня будет очередное обследование после марафона — в результате интенсивных тренировок показатели сильно сдвинулись, будем смотреть. Что касается рациона — на завтрак обычно ем творог с яблоком или бананом, либо мюсли с кефиром. Обед и ужин — как правило, салат и кусок рыбы или мяса. Был период, — года три, — я вообще отказался от мяса. Потом постепенно стал есть курицу, а когда начал бегать марафоны — увеличил количество животного белка. Хотя среди моих знакомых марафонцев есть даже веганы.
Недавно сделал генетический тест и выяснилось, что я предрасположен к полноте. Это такой анализ генома, он показывает маркеры предрасположенности — с плюсом или с минусом. Я толстым никогда не был, так что эта информация меня не то чтобы испугала, но сфокусировала внимание на том, что за весом надо следить.
Я внимательно за вами наблюдаю – непохоже, чтобы тема еды вызывала какие-то особые эмоции. Вы не гурман, вам еда совсем не интересна?
Нет. В молодости я ел много сладкого, а лет восемь-десять назад стал себя ограничивать. Я много читал о вреде сахара, об опасных последствиях большого количества инсулина. Плюс стал готовить себя к бегу, старался снизить количество жира. По последним перед марафоном обследованиям у меня процент жира в организме — 11,5 процентов.
Прямо скажем, показатель — на зависть.
А мне на зависть — у профессиональных марафонцев, 4-8 процентов жира. Что, конечно, ниже нормы. Думаю, они быстро начинают мерзнуть и, наверное, с этим нельзя постоянно жить.
Ну, это у кенийцев каких-нибудь, а здесь, в северной стране нужна какая-то жировая прокладка.
Нужна, да, но, знаете, мне это нравится.
Что именно? Пищевое самоограничение?
Не сам факт самоограничения, а его последствия. То, что я себя гораздо лучше чувствую. Первый полумарафон я бежал в весе 79 килограмм, а последний — уже 75. Это при росте 1 м 76. Минус 4 кило – представьте, что вы бежали марафон с двумя двухлитровыми банками воды подмышкой, и вдруг у вас их забрали. Разница большая, поверьте. Индекс массы тела у меня, по-моему, около 23, а границей нормы считается 25. То есть я достаточно тяжел для марафонца. Тренер мне говорит: «У тебя для простого марафонца верхний плечевой пояс сильно раскачан. Давай триатлон — плавай, крути велосипед». Но я не хочу пока — жалко и времени, и организм свой жалко. Мне кажется, это такие нагрузки уже… запредельные.
Возвращаясь к вашему футбольному прошлому, к удовольствию от игры в команде — оно часто вас сопровождает в бизнес-карьере, в повседневной жизни?
Я вообще по натуре командный игрок и стараюсь окружать себя интересными, содержательными людьми.
Не боитесь конкуренции?
Не боюсь. Если обманывать себя, искусственно сдерживать эту конкуренцию, она всё равно где-то прорвется и сильно ударит. Начинаешь бояться людей и искусственно их тормозить? Это важный знак самому себе. В этом случае дай людям двигаться вперед, а себе найди другую нишу, в которой останешься лидером. Либо признай, что у тебя уменьшилось количество уникальных для этого коллектива качеств — уменьшилось, но не исчезло, и ты остаешься ценным членом команды.
Вы входили в самые разные команды — комсомольскую, чиновничью, муниципальную, бизнесовую. Желание сменить среду — часть концепции, о которой вы только что говорили? «Конкуренция возрастает – меняй нишу, меняй окружение, находи для себя новые вызовы…»
И да, и нет. Я сознательно ушел из Министерства экономического развития в 2007 году, ушел из «Тройки Диалог», ушел из мэрии. Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел… но ни в одном случае это не было следствием ужесточения конкуренции. В Минэкономике я понял, что давно устал, мне просто надоело – проработал там почти 11 лет. К тому же, внешняя ситуация все меньше и меньше давала ощущение, что я занимаюсь важным и полезным делом. Из «Тройки» я ушел, потому что получил невероятно интересное предложение Собянина — страшно рад, что мне удалось быть частью его команды. Проработал в мэрии чуть меньше трёх лет и ушел, когда мне тоже показалось, что мои действия и предложения уже не воспринимаются как что-то важное и ценное. Меня оттуда никто не гнал, но внутреннее недовольство собой, точнее, своим текущим положением заставило меня искать какую-то новую возможность, и ею оказалась бизнес-школа «Сколково».
Вы однажды назвали это место «пузырь здравого смысла»…
Да, и чем дальше, тем больше в этом убеждаюсь. Вообще, я всю жизнь к сфере образования, — особенно советского, особенно высшего, — относился скептически. Думал, что это абсолютно консервативная среда, где работает огромное количество людей, ничего в жизни кроме своего вуза не видевших. Мне встречались персонажи, которые говорили: «Я ректор уже 35 лет!». На мой взгляд, это катастрофа – а человек гордился. Среди них тоже были разные люди, — не хочу красить всех одной краской, — но в целом я всерьёз эту сферу не воспринимал. И когда получил предложение от бизнес-школы «Сколково», мне стало просто смешно: где я и где должность ректора… Но начал разбираться и понял, что это проект не столько про образование, сколько про новый тип элит, про очень быстрое развитие амбиций и компетенций, про прививку жажды изменений. А ещё это очень предпринимательский проект, возникший, практически, на пустом месте: мы вынуждены каждый день зарабатывать и на себя, и на обслуживание долга, который на нас висит с момента создания. У нас нет бюджетных дотаций и мы не можем позволить себе расслабиться и остановиться — это будет означать нашу смерть.
Какие зарубежные школы вам видятся образцом в преподавании именно бизнес-наук? Babson College?
Сам я там не был, был у его соседей — в MIT, в Гарварде. Но знаю, что у Babson College действительно репутация одной из немногих школ, которая делает фокус на предпринимательство не просто как профессию, а как образ жизни. И в этом смысле они сильно отличаются от традиционной американской школы — как и мы отличаемся от российских, хотя здесь в этом смысле гораздо меньше традиций. Если в средней американской бизнес-школе 5-7, иногда 10 процентов слушателей — собственники бизнеса, то у нас в некоторых группах Executive MBA собственников бизнеса – 60 процентов. Это очень нетипично, потому что классическая западная бизнес-школа изначально задумывалась как институт для наемных менеджеров.
Не всякая компания готова заплатить 90 тысяч евро за программу Executive MBA своего сотрудника.
Не всякая.
Как и не всякий предприниматель готов так крупно вложиться в своё бизнес-образование.
Да, пока это не часть нашей культуры, но она зарождается. Посмотрите, в Америке почти половина CEO имеет степень MBA. Ни в одном контракте не прописано такое обязательное требование, но это стало негласным элементом джентельменского набора.
Мы движемся в этом направлении?
Безусловно, и я вижу это по интересу к бизнес-школе. Хотя не все стремятся получить именно степень MBA или Executive MBA. Кто-то хочет ограничиться коротким программами и из них набрать себе некие компетенции. Мы пытаемся выстроить новую структуру открытых программ на один, два, три дня из дисциплин, которые более глубоко преподаются уже в дипломной программе.
С каким видом спорта можно сравнить работу в школе «Сколково»?
Это точно групповая игра, здесь очень многое решает команда. Мне нравится, что в силу небольшого размера школы, — не сравнить ни с министерством, ни с большим предприятием, ни с мэрией, — у нас довольно плоская организация, расстояние от руководителя до исполнителя очень небольшое, мы общаемся напрямую, чувствуем настроение друг друга. А иногда мне кажется, что работа здесь похожа на марафон — есть некоторые вещи, которые мы запускаем, запускаем, а они не получаются, не получаются. И здесь выигрывает не самый умный и не самый талантливый, а самый терпеливый. Тот, у кого хватит дыхания на длинную дистанцию. Не семи пядей во лбу, не суперамбициозный, а просто упрямый человек, который может потерпеть неудачу, утереться, опять встать и попытаться сделать дело, не считая, что он теряет достоинство или репутацию. Готовый возвращаться снова и снова к низкому старту.
Это описание относится и к вам лично?
Надеюсь, что да. У нас был один кейс, который никак не решался, будучи для школы критическим. Было очень много подходов, которые раз за разом наталкивались на непонимание, на запредельные условия. И люди отчаивались, бросали. В какой-то момент мы взялись заново: тупо давили, давили на ситуацию, и она – бац! через несколько лет усилий перевернулась. Это произошло с моим участием. Не скажу, что только благодаря мне, но я приложил к этому руку. И вот это было похоже как раз на марафон: десятки попыток, совещаний, звонков и писем, нам уже двадцать раз всё сказали и во всём отказали, и в двадцать первый раз туда идти не надо. Тем не менее, мы вели себя как дурачки, делали вид, что не понимаем отказа — из двери выгоняют, мы в окно. И это, на мой взгляд, тоже признак высокого класса: не найти одномоментный блестящий ход, — вау! пришел, придумал красиво, все обомлели, и всё получилось, — а победить в нудятине, в долбёжке непробиваемой, казалось бы, стены. Мне кажется, это даже более ценное решение, потому что оно требует упрямства и терпения.
Вы говорили когда-то, что надо иметь вкус к ошибкам, потому что они являются двигателем саморазвития. Какие из своих ошибок вы считаете в этом смысле наиболее важными, продвинувшими вас вперёд?
Я вырос с комплексом отличника — довольно долгое время у меня почти все получалось. Ну, или, по крайней мере, мне так казалось. Я с отличием окончил школу, с отличием — музыкальную школу, с отличием — технический вуз. Получал Ленинскую стипендию. Захотел работать на кафедре — меня с удовольствием взяли. Что-то изобрёл — сразу получил авторские свидетельства. Моя карьера развивалась довольно быстро, в 25 лет я стал народным депутатом СССР, в 27 — федеральным министром, пусть всего на три месяца… И вдруг что-то изменилось, пошла череда неудач. Меня отвергали, ничего не получалось. У меня не было жилья ни в Москве, ни в Уфе – я завис, мне вообще показалось, что жизнь закончилась. А потом понял, — хоть и довольно поздно, — что это абсолютно нормальная ситуация. Сейчас я даже студентов этому учу: неудачи – это более вероятностный исход. Тогда же неудача мне казалась отклонением от нормы, признаком того, что в системе что-то сломалось. А если говорить о прошлых ошибках… не люблю жанр «что бы ты сделал по-другому». Ну, если уж совсем к себе придраться, можно сказать, что я далеко не все получил в период обучения. Если бы в тот момент у меня хватило мозгов – поступил бы в какой-то более значимый вуз, где можно было получить больший запас знаний. В «Физтех», например. Но опять – не могу сказать стопроцентно, что это была ошибка, потому что не знаю альтернативного сценария, как сложилась бы жизнь, поступи я не так, а иначе.
О каких этапах карьеры вы жалеете?
Наверное, нужно было раньше уходить с некоторых работ, не доводить ситуацию до состояния, когда мне приходилось себя вытаскивать буквально за волосы. Но на определенном этапе я почему-то вбил себе в голову, что уходить рискованно, что я сильно завишу от занимаемой должности. Я ведь довольно быстро сделал чиновничью карьеру, а в ней погоны значат довольно много, понимаете? Если вы, к примеру, заместитель министра, или председатель даже небольшого министерского комитета, — червячок внутри грызет: вот ты сейчас уйдешь, и непонятно, как мир наутро тебя примет. Не знаю, как у других — я действительно этого боялся. Долго не уходил из министерства. С одной стороны, мне говорили: «Ты парень перспективный, имеешь шанс стать министром». С другой стороны, я сам не понимал: уйду, перестану быть замминистра — как это вообще? Я ведь во взрослой жизни быстро получил довольно высокие чины и практически не жил вне рамок чиновничьей иерархии. А когда первый раз сделал рывок за эти рамки, то понял, что мир не только не переворачивается — он ещё и открывается с новых сторон. Мир действительно другой, но точно не хуже, чем тот. Ты, может быть, теряешь в формальном статусе, но обретаешь гораздо больше свободы – и, оказывается, это намного ценнее. Я точно понял, что представляю из себя что-то как Андрей Шаронов, а не как замминистра или вице-мэр — и это очень приятное открытие. Смешно, что часть знакомых в такой ситуации перестаёт звонить: становится ясно, что мне звонили не как человеку, Андрею Шаронову, а только как чиновнику. Потом ты опять становишься чиновником, и эти люди опять начинают звонить — как будто не было никакого перерыва.
Вы легко прощаете такого рода зигзаги в отношениях?
Я не считаю это предательством. Во-первых, я никогда не называл людей такого типа близкими друзьями. У меня вообще очень, очень мало близких друзей. Исчезающе мало. Есть хорошие товарищи, много коллег, но близких друзей совсем немного. А если у кого-то не из самого ближнего круга исчезла потребность мне звонить – на что обижаться? Я просто понял, что был интересен им должностью, а не личностью. Мне даже полезно было это узнать — чтобы не иметь никаких иллюзий.
От чего, кроме иллюзий, вы бы хотели избавиться в своём характере?
Мне всегда казалось, что я довольно ленив. Но когда я учился в INSEAD, в бизнес-школе в Сингапуре, моя коуч сказала: «Твоя главная проблема – чрезвычайная жесткость к себе. Ты не ленивый, ты просто предъявляешь себе слишком высокие требования. А то, что тебе кажется ленью — нормальная реакция самосохранения организма, перегруженного твоей требовательностью».
Ваши главные качества помимо требовательности к себе?
Я любопытный человек. И чем дольше я живу, тем больше понимаю, что это очень полезное свойство. С удовольствием прочитал в одной книжке, что любопытство – важнейший реквизит для инноваций, для изменений. Так что я хочу сохранять это любопытство как можно дольше. Второе качество, это, наверное, упорство. Я готов играть в долгие игры, не ожидая немедленного вознаграждения, готов в процессе достижения цели переносить какие-то тяготы. Я достаточно неприхотливый человек — как выясняется, вдолгую это тоже неплохое качество. А ещё — мне хочется душевного комфорта, хочется общаться с людьми, близкими мне по ценностям, а не просто в силу того, что мы работаем над одним проектом. Мне нравится работать в обстановке доверия, а не вражды. Есть люди, которые искусственно создают вокруг себя войну, убежденные, что подчиненных лучше стегать, чем гладить по голове, – я не из них.
Рисуется прямо идеальный портрет.
Да, сегодня я, наверное, доволен собой больше, чем когда-либо. И это, на самом деле, важное упражнение. Оно состоит не в том, что я просто взял и закрасил все черные пятна, нет — я их глубоко анализирую. Что можно — пытаюсь менять, а с тем, что изменить нельзя, стараюсь примириться.
