Мы сидим в раздевалке новогорской «Школы единоборств» в Олимпийской деревне. Чем тебя прельстил именно этот спортзал?
Так он же напротив моей школы «Трех искусств», прямо дверь в дверь. И от дома – пять минут пешком. Так что я стараюсь два-три раза в неделю сюда заглядывать.
Что делаешь?
Бегаю километров десять, — слежу, чтобы пульс был 150, не выше, — и делаю два комплекса: пресс-спина и трицепс-бицепс.
С тренером?
Нет, сам-один. Я занимался с тренером, но мне хватило где-то полугода, чтобы понять, чего он от меня хочет и в какой последовательности — это невеликая премудрость. Если ты не идёшь на высшие достижения, то для общего тонуса и поддержания себя в хорошей форме есть комплекс из, скажем, 16 упражнений, которых достаточно для всех групп мышц.
У тебя с детства хорошие отношения со спортом?
Знаешь, я как англичанин 18-19-го — занимался всем понемногу, но подчеркнуто непрофессионально, потому что у аристократов считалось, что если ты идешь в профессионалы, то равняешься с плебеями.
И ты, будучи мальчиком из профессорской семьи…
…еxactly. Учился чему-нибудь и как-нибудь. Родители мои были фанатиками туризма, альпинизма, волейбола. Опять же, любительского – когда люди в клетчатых ковбойках скачут по травке. Меня таскали непрерывно в байдарочные походы, я занимался каякингом, занимался техникой водного туризма, причём довольно серьезно.
Каякинг, господи!
Кстати, офигенная штука! Я умел кувыркаться в воде. Представляешь, как утка-нырок: упираешься в двупёрое весло и переворачиваешься вниз головой, а лодка, соответственно, вверх дном.
Ещё ты играл в волейбол…
Да. Наш Октябрьский район был нашпигован всякими спецшколами, — математическими, биологическими, в соседних дворах была немецкая, французская, английская, рядом вторая математическая, плюс еще химическая, при МГУ. А спортивной школы — ни одной. И мы умудрились выиграть первенство района по волейболу — ботаны победили других ботанов. У нас был тренер, — примерно по грудь мне ростом, — по фамилии Лурье. Сам, по-моему, играть не умел, но тренер был выдающийся, знаешь, как Гомельский — великий наставник по баскетболу. После победы в этой районной битве Лурье привёз нас на чемпионат Москвы. А там уже не ботаны, там всё всерьёз — школа ЦСКА, школа «Динамо», «Торпедо». И когда мы вышли в зал и увидели, как все эти крутые ребята скачут, Лурье сказал великую фразу: «Ребята, запомните: волейбольным мячом еще никого не убивали». Ничего мы не выиграли, конечно, но это было прекрасное испытание.
Лыжи, мы забыли про лыжи. Ты же много лет катался на Audi Stars Cup.
Да, принимал участие раз пять. Два раза выиграл, один раз занял третье место — меня засудили и я с ними страшно ругался. Я — за справедливость и меня заело, когда я съехал быстрее всех, а мне в финишном протоколе приписали секунду. Ну, чтобы не выглядело навязчиво — выигрыш третий раз подряд. Сказали бы прямо: «Не стартуй», – да? И всё. Но, честно говоря, потом у нас выстроились прекрасные отношения. Они даже дали нам машину в лизинг, по-моему, лет на пять практически забесплатно. Моя жена считала, что иметь Audi A6 – это совершенно естественно, и если в ней заполнится пепельница — дадут другую (смеется).
Как спорт сочетается с гастрольным графиком?
Я совершенно не такой фанатик, чтобы наказывать себя за то, что пропустил, например, неделю тренировок. Хотя, в гостиницах заняться компактным спортом типа постоять в планке очень даже можно. И вообще, у меня в чемодане всегда лежат кроссовки.
Как строится твоя стандартная тренировка?
Шесть километров, перерыв, комплекс упражнений, три километра, перерыв, заминка, ещё километр.
Амина Зарипова, твоя жена, — именитая спортсменка. Это как-то повлияло на регулярность или структуру твоих занятий спортом?
Абсолютно никак. Дело в том, что Аминка занимается очень специфическим видом спорта — в художественной гимнастике ведь вообще не наращивают мышцы. Они достигают только гибкости, совершенно феноменальной, упругости и выносливости.
Что вообще тебе нужно от спорта?
Самоудовлетворение исключительно — как от онанизма, примерно.
Всегда охотно идёшь в зал?
Почти всегда. Знаешь, когда приходится себе заставлять? Когда я очень недоволен собой: тем, что я ничего не пишу, не сочиняю. И тогда пойти заниматься спортом очень тяжело – всё моё существо вопиет, что нужно сесть за рабочий стол. При этом я понимаю, что все равно сейчас ничего не напишу. То есть, как писал Высоцкий «остается одно – только лечь помереть». А поход в спортзал может сдвинуть меня с этой мёртвой точки. И я совершенно точно знаю, что выделившиеся эндорфины, адреналин и серотонин сработают лучше, чем стакан водки. Просто нужно себя заставить это сделать.
Спортивным питанием когда-нибудь увлекался?
Никогда. Вернее, один раз, на заре туманной юности тренер выдал мне какой-то комбикорм и я стал похож на шкаф. У меня очень широкий корпус, и если наращивать мышцы, это выглядит уродливо. Я ведь и так тренируюсь, а если при этом ещё жрать протеин, то мышцы начнут пухнуть. А мне пухлые не нужны, мне нужны тонкие, но крепкие.
На диетах сидишь?
Сижу регулярно, два раза в год чищусь по программе «коло-вада». Многие считают её шарлатанством, но мне очень нравится. Это двухнедельный американский курс, когда сочетаются специальные БАДы и довольно сильно ограничивается рацион. Мы с Аминкой уже лет семь, наверное, это практикуем по две недели дважды в год. Первую неделю очищаешься: пьешь какие-то порошки, от которых не слезаешь с унитаза, потом — четыре дня полного голода, потом – три дня на выход. Худеешь не сильно, главная фишка в том, что после этого два-три месяца чувствуешь себя удивительно легко, прямо летаешь.
Что ты ешь во время этого курса?
Запрещены газообразующие овощи и фрукты, исключаются бананы, яблоки, клетчатка, бобовые. Нельзя мясо, можно рыбу и птицу, желательно – на пару. На самом деле, есть вообще не очень хочется. Ты входишь в некий тоннель, по которому тебе предстоит идти не вечно – в его конце виден свет. Две недели, по большому счету, это ничто — отказаться от алкоголя и обжираловки можно легко. Кстати, когда занимаешься привычными делами на абсолютном сушняке — очень странно себя чувствуешь. У меня, например, были концерты, или ведение каких-то мероприятий на четвёртый день полной голодовки. Удивительное ощущение: все вокруг пьяные, а ты в кои-то веки нет. К тому же на четвёртый день голода у меня холодеют руки, я не могу носить обручальное кольцо – спадает. Так что не надо мой рассказ про эту штуку принимать за рекомендацию — мне от неё хорошо, а кому-то, подозреваю, может стать очень плохо.
Худеешь при этом сильно?
При моём росте в метр восемьдесят восемь 95 кило вместо 102 – отличный результат. И если дальше продолжать питаться грамотно, не объедаться – его можно поддерживать. Хотя это скучно. Манты, например, не укладываются в эту схему никак. Хинкали не укладываются, пельмени… А в желудок укладываются прекрасно. Здесь-то и проблема.
Это про баланс между радостями жизни и необходимостью. Ты вообще человек сильной воли?
То да, то нет. Временами не понимаю — правильно ли то, что я себе запрещаю, или то, к чему себя принуждаю? Вот, например, я точно знаю, что если я пишу, сочиняю, то мне прямо полезно выпить крепкого. И если мой рабочий день начинается в 12 часов, то я в 12 эту первую рюмку приму. И не напьюсь, а до полуночи буду существовать в таком плавном режиме. Хорошо это? Не знаю, но я на этом работаю. Я на этих быстрых углеводах, — сахар и спирт, — очевидно, быстрее соображаю.
Это не алкоголизм?
Возможно. Но ведь в дни, когда не работаю, я без этого обхожусь.
Тебе не страшно, что без этого ты не сможешь писать?
А с какой стати я должен писать без этого?
Эта зависимость тебя не пугает? Не хочешь от неё избавиться?
Я в этом просто существую и совершенно не хочу ни от чего избавляться.
Коли речь о зависимостях — у тебя ведь был опыт столкновения с психиатрией?
Да, но это была сознательная история. В какой-то момент в университете я просто перестал учиться — начал много ездить по гастролям, играть спектакли. При этом был очень плохой психологический, точнее, даже психический фон: меня жутко угнетала необходимость заниматься делом, которое мне было совсем не мило – математикой. Я уходил в академический отпуск, потом возвращался, но ведь грозила армия. И тут мне насоветовали, что хорошо бы лечь в психушку — получить белый билет. Так что армии я избежал через сумасшедший дом: полтора месяца в Кащенко, буйное отделение № 8 – с галоперидолом, со всеми пирогами…
Как это было?
Меня старшие товарищи научили, что для удачного закоса от армии нужно сымитировать или хотя бы ярко живописать попытку суицида. Валдис Пельш в случае чего должен был подтвердить, что я лез через подоконник его комнаты в общежитии на 22-м этаже, а он меня поймал поперек живота. Я изложил все это нашему университетскому психиатру и был очень убедителен — укатали прямо сразу. В Кащенко меня немедленно повязали два огромных санитара — а мне только того и надо! Хотя, врать не буду, поначалу я, конечно, перепугался – решетки на окнах, вой стоит…
Там ведь реально можно было двинуться мозгом.
Да нет, в целом всё было довольно культурно – и со стороны персонала, и со стороны «сокамерников». На соседней койке, к примеру, помещался скандальный московский режиссёр Геннадий Юденич. Он поставил «Оптимистическую трагедию» — и пропал куда-то. Попадаю в Кащенко и вижу, куда… Потом родители организовали мой перевод в санаторное отделение. Оно выглядело просто как факультет МГУ — там содержалось человек тридцать наших: отдыхали, занимались, ездили на экзамены – трамвайчиком, прямо от двери Кащенко до Универа.
Это был полезный опыт?
Не могу сказать. Но это было экзотично — если исключить насильственный приём психотропных препаратов. Там вкатывали уколы, влияющие на способность сосредотачиваться — чтобы ты не зацикливался, например, на идее выйти в окно. Эта штука не дает ни о чем задуматься больше пяти-десяти секунд. Лёг поспать – сразу встал. Пошёл в туалет, забыл — зачем, развернулся, вышел. Сел на кровать, расшнуровал шнурки, к чему – непонятно, зашнуровал обратно. При этом сознание ясное, ты не бредишь — просто все время отвлекаешься. Я решил попробовать в таком состоянии писать стихи, причём сонеты, где очень жёсткая форма. Писал и немедленно забывал, о чем написал две строчки назад. Ориентировался только на размер и рифму, короче, соблюдал канон. К великому сожалению, все бумажки утрачены — сейчас было бы интересно на это посмотреть.
А как родители реагировали?
Чудовищно, чудовищно совершенно. Я же их не предупредил, чтобы они не прокололись, не стали меня отговаривать и вытаскивать. Это была, конечно, жесточайшая шутка с моей стороны.
У тебя четыре сына и дочь. Можешь себе представить, что однажды кто-то из них поступит с тобой подобным образом?
Могу. Но сегодня я к этому готов гораздо в большей степени, чем были тогда мои родители. И потом, надеюсь, нашим детям подобные жёсткие эксперименты над собой не понадобятся — времена изменились, свои проблемы можно решать по-другому.
В чем ты хочешь быть им примером?
Не склонен себя хвалить, но очень хотел бы, чтобы они были похожи на меня душой — точно знаю, что я человек добрый, любящий окружающих, причём, и друзей, и врагов. Точнее, я про врагов не знаю ничего — похоже, у меня их просто нет.
Нет? Когда в 2014-ом году ты одобрил присоединение Крыма, вокруг не было людей, готовых кинуть тебе в лицо какие-то неприятные слова?
Ну да, некоторые друзья спросили: «Что же ты сказал? Зачем ты это сделал?» Но это ведь не сделало нас врагами. Мы поспорили, в чем-то я признал свою неправоту, в чем-то они.
Сегодня твоя позиция изменилась?
Если уж мы об этом заговорили – да, изменилась. Но в том интервью я бы не поменял ни одного слова. Тогда разговор состоялся всего через пару месяцев после произошедшего, я не успел ни в чем разобраться. Просто не надо было вообще высказываться на эту тему — мнение же должно сформироваться, чем-то подтвердиться.
Хочешь сказать, что тебя поймали в неправильный момент?
Да никто меня не ловил, я сам поймался. Задали вопрос, я дал ответ, не слишком поняв ситуацию. Хотя понять старался, и по сию пору стараюсь. На самом деле, я сказал «слава Богу, обошлось без кровавых жертв». Так это я и сейчас могу сказать.
Тем не менее, Украина закрыла тебе въезд.
И что? Ну, закрыла.
Ты расстроился?
Жалко, конечно. Но надо понимать специфику нашего ансамбля — мы вообще очень мало ездим. Нас много, а поклонников мало, если говорить о пропорции: выездной состав — 12 человек, это как у Валерия Меладзе или Лепса с подтанцовкой, только в отличие от них мы не играем на стадионах.
Не хотите или не можете собрать?
И не можем собрать, и не хотим. Мы играем музыку иного формата, категорически не стадионную. И приезд команды в 12 человек не окупается — ни в Украине, ни в Казахстане, нигде.
А почему у вас мало поклонников?
Думаю, потому же, почему так неоднозначен мой ответ про Украину. Из-за неясной позиции, из-за интеллигентских метаний — и в жанре, и в содержании. Мы, — в отличие от «ДДТ», «Машины времени» или «Аквариума», к которым я отношусь с огромным пиететом, — не группа одной идеи, одной мелодики, одной поэтики. Возьми любую песню Юры Шевчука — они все одинаковые.
Одинаковые?
Две-три идеи, три-четыре аккорда. Эти группы — как ракеты: компактны, оснащены и оперены. Имеют четкую траекторию и пробивают любую атмосферу. А если ты занимаешься какой-то невнятной распылённой х**нёй — результат, в общем, аналогичный. Но нам нравится так, а не по-другому. Нравится пробовать, не нравится писать две одинаковые песни. Хотя сейчас уже приходится — на 36-ом году эксплуатации своего мозга я понимаю, что начал повторяться. При этом, пойми, я был бы счастлив, если бы нас слушали стадионы. Уэмбли, Лужники — супер! Но ради этого изменять себе не готов, а по-другому точно не получится.
Ты работаешь сейчас над новым спектаклем. Можно подробности?
Да, «В городе Лже-Дмитрове». Это история герметичного города, в который приезжает его уроженец Антон, — его буду играть я. Антон уехал тридцать лет назад и забыл о своем родном городе. Оказывается, забыл не случайно — те, кто уезжают из Лже-Дмитрова, забывают всё. Потому что там в подземелье стоит коллайдер, поле которого воздействует на людей определённым образом: по их ощущениям у них всегда всё за*бись – в Лже-Дмитрове постоянно хорошая погода, о*уительные урожаи и все невероятные патриоты. Там нестареющий мэр, который от этого коллайдера подпитывается, мэра переизбирают каждую весну на частушечном фестивале. И вот в город приезжает Антоша, забывший, как там живут. Здесь ставим многоточие — дальше надо идти смотреть спектакль.
Про нестареющего мэра – на моей памяти ты принимал участие в копании за Ельцина «Голосуй сердцем». Потом поддерживал Черномырдина. Потом Болотную, потом Навального.
Слушай, ну ведь это нормально? Ельцина я поддерживал всем сердцем, искренне верил, что это правильно. Черномырдина поддерживал за пи**ец какие деньги вместе с огромной рекламной кампанией — собственно, на этом и заработал свой первый капитал, который, по-моему, проедаю до сих пор. А дальше — опять всё по-честному.
Дальше ты модерировал встречу Медведева с музыкантами.
И что такого? Мне понравилось с ним общаться. Он был очаровательный совершенно, в каких-то мыслях — очень тонок и интересен. И вообще — не Путин. Казалось, что это такой демократический, либеральный реверанс нашей власти. Что вот пришёл Дмитрий Анатольевич, он, может быть, будет баллотироваться на второй срок, и что вот сейчас мы как-то так чуть-чуть даём заднюю… Такая иллюзия.
«Пацаны заднюю не включают» – была отличная статья Андрея Лошака под таким названием.
Не очень понимаю, кто был пацаном в той ситуации. Дмитрия Анатольевича, по-моему, так назвать точно нельзя.
Сегодня ты живёшь без иллюзий?
Это ж как можно без иллюзий? Конечно, с иллюзиями! Что всё будет хорошо, что мы помиримся со всем миром, что Путин даст заднюю, или кто-то даст переднюю — так, чтобы всё это прекратилось.
Связываешь будущее своих детей с этой страной?
Да, да. Потому что я – пацан, и не даю заднюю, потому что хочу, чтобы это была моя страна, а не их — Медведевых, Путиных и так далее. Хочу, чтобы мои дети жили в России, были счастливы и строили будущее для себя и для неё. Или пускай живут где угодно — по своему выбору. Я постараюсь им дать максимум возможностей этого выбора, — хорошее образование, широту взглядов, — но специально отправлять их куда-то из России, чтобы уберечь от возможных катаклизмов и бед, не буду. Пусть живут здесь и берегут страну от этих самых катаклизмов.
Какие три слова характеризуют тебя точнее всего?
Чадолюбивый, истеричный, усидчивый.
Чадолюбие на первом месте?
Абсолютно, да, абсолютно. В какой-то момент у меня гаечка отвернулась именно в ту сторону, и дороже детей у меня сейчас нет ничего вообще – это совершенно точно.
От каких своих ошибок ты хотел бы их уберечь?
От измен, конечно.
Следствием твоих измен ведь становились новые прекрасные дети.
Если бы следствием измен всегда были только новые прекрасные дети, было бы нормально. Но случалось и по-другому. Вообще, лучше без измен, лучше осознанный переход от одной женщины к другой. Дело даже не в самих изменах, а в жестокости. В том, что я позволял себе быть застигнутым и ранить женщину. Вот об этом я жалею страшно. Не о самих изменах — если измена укрыта где-то глубоко, под слоем добра и любви, она никого не ранит и не приносит зла.
Некоторые из твоих бывших жён общаются друг с другом…
Не все, но вот Аминка с Ирой Богушевской, например, просто дружат — я этим совершенно изумлён. Вообще, за годы нашего брака Аминка, Муся выросла в очень опытного и мудрого человека. При этом родила троих детей и воспитала олимпийскую чемпионку – это гигантское достижение.
Чему ты у неё учишься?
Азарту. Я гораздо более рациональный, а вот она не боится никаких экспериментов. Совершенно безбашенный человек! Кидается в любую авантюру, очертя голову, и выигрывает. Этому можно и нужно учиться.
А чему бы ты хотел научить своих детей?
Найти то, в чём ты максимально талантлив. Пробовать, искать, искать, пробовать. Не получается – бросать. И они пытаются. Тёмка, мой старший, уже взрослый дядька, работает у меня в «Школе трёх искусств» старшим администратором. Он невероятный коммуникатор! Если нужно — успокаивает, если нужно — возбуждает, если нужно — заставляет. Никитка, второй, ему 20 лет – мятущаяся душа. Сейчас, судя по всему, будет пытаться поступить в Литературный институт после трёх лет в МИРЭА, институте радиоэлектроники и автоматики. Следующий – Сеня, Арсений. Он спортсмен, сейчас в Испании на сборах перед соревнованиями по гольфу. Дальше – Афанасий. Афоня таинственный, он – инопланетянин. Его рисунки, его записки – это что-то невероятное.
Аксинья?
Аксинья — красавица, скоро будет девушка на выданье.
Когда после такого количества мальчиков родилась девочка – что ты почувствовал?
Абсолютное счастье. Причём, не в момент, когда она родилась, а месяца через два-три, когда из полешка появился человечек с гендерными признаками. Она стала смотреть как девочка, улыбаться как девочка — меня расплющило совершенно, я просто офигел. Как-то не предполагал, что так рано начнут проявляться эти очаровательные особенности пола. Она невероятно спокойная, самый спокойный ребёнок у нас с Аминкой — до полутора лет спала по 18 часов в сутки. Думаю, этот покой внутренний как-то ей передался от родительской любви и ласки. Она вся светится, светлячок совершенный. На меня похожа абсолютно, просто одно лицо — фасолинка такая с носиком.
Наш традиционный вопрос — на какой вид спорта похожа твоя жизнь? Наверное, на боулинг. Я, кстати, в боулинг очень хорошо играю. Лучший результат — 264 из 300, 8 страйков из 12 возможных. Для читателей «Men’s Health» это кое-что значит, я тебя уверяю. Так вот, жизнь моя – как боулинг: сидишь, пьёшь, пьёшь, потом встаёшь, делаешь бросок, и ррраз! — получается что-то содержательное. Садишься, продолжаешь выпивать. Опять встаёшь, совершаешь следующий подвиг – и так всё время. Вот мы сейчас с тобой сидим, прекрасно общаемся, слегка выпиваем. Потом я пойду сыграю заказной концерт, заработаю кучу денег, поеду к Аминке и детям. Утром встану, пойду в спортзал, побегаю, вернусь домой, выпью там, не знаю, триста грамм. Вечером опять сыграю концерт. Чем не боулинг?
***
