Марина Мелия: «Начинают всегда с плохого»

Марина Мелия — профессор психологии, коуч-консультант многих знаковых персон, политиков, первых лиц российского бизнеса. В советское время возглавляла психологическую службу спорта СССР, основала первый в стране психологический кооператив, одной из первых в России начала использовать метод глубинного индивидуального ассесмента. Сегодня автор бестселлеров «Бизнес — это психология», «Как усилить свою силу? Коучинг», «Успех — дело личное» в интервью ТАСС рассказывает о специфике российского менталитета, о том, как слабость может оказаться силой, и о важности уважения к чужим границам, особенно в изоляции. 

«Попасть ко мне может не каждый» 

— Вас называют «коуч миллиардеров». Это и вывеска, и ценник. Вам самой такое определение нравится?

— Совсем нет. Когда-то я дала одному популярному изданию интервью о воспитании детей как тренинге личностного развития. Колонку назвали «Любимый психолог миллиардеров советует». В момент выхода материала, я, как сейчас помню, находилась во Франции и стала немедленно звонить в редакцию: «Если оставите этот заголовок — снимайте публикацию». А они: «Вам же так лучше!» Я говорю: «Мне этого не нужно». 

— Что в этом определении вам мешает?

— Ничего не мешает, но и не помогает. У меня есть определенный круг существующих клиентов, и есть люди, которые хотели бы ими стать. Они, скорее всего, не читают эти статьи, зато знают, что я уже 40 лет в практической психологии. Мне просто такая этикетка не очень нравится, не устраивает эстетически.

— Отсекает часть потенциальной клиентуры?

— Отсечь мою потенциальную клиентуру невозможно: попасть ко мне может далеко не каждый желающий, есть очередь. Единственная проблема — в количестве у меня времени и энергии, чтобы взять тех, кто этого хочет.

— О разнице между коучингом и психологией написана и сказана масса слов. Как бы вы определили ключевые отличия и сходства этих двух подходов?

— Психотерапия работает с конкретными проблемами клиентов. Чаще всего, образно говоря, с болью: этой болью может быть тревога, фобия, плохие отношения в семье, разочарование результатами воспитания ребенка. Люди со стороны смотрят на человека и говорят: «Да, у него есть проблема». Такие ситуации — наличие душевной боли — и приводят к психологу. Фактически как к врачу: он разбирается с анамнезом, то есть с прошлым, смотрит, что предшествовало такому состоянию, и работает на основании понятого.

Если же мы говорим о коуч-консультировании — да, я за то, чтобы коуч имел базовое психологическое образование. Но, глядя извне на человека, который обращается к коучу, нельзя сказать, что ему нужен психолог. Это люди много чего добившиеся, очень успешные, если измерять успех внешними критериями, к которым мы привыкли. Тем не менее что-то их беспокоит. Может, хотят быть еще успешнее, может, достигнув определенного уровня, спрашивают себя: «А как дальше? У меня есть деньги, бизнес, семья, самолет и яхта, огромная коллекция современного искусства… Все, чего хотелось, я имею. Что же теперь делать?» В этот момент они приходят к коуч-консультанту. 

«Я никогда не ломаю человека»

— Как вы начинаете работу с таким клиентом? 

— Ищу сильные стороны, на которые можно опереться в проблемной для него ситуации. Тогда человек, если говорить по Юнгу, «лучше принимает свою тень», принимает остальные свои качества. У меня даже есть книга такая «Как усилить свою силу? Коучинг».

— Человеку нужно попасть из одной точки в другую, и коуч помогает ему найти короткий, но максимально эффективный путь. Коуча, в отличие от психолога, не интересует, как человек оказался в исходной точке: детские травмы, отношения с мамой — это все не к вам, да?

— Вы абсолютно правы: мы в большей степени анализируем качества и возможности, которыми обладает человек на данный момент. 

— Случалось ли вам говорить клиенту: «Это не ко мне» — и отправлять к коллегам-психологам?

— К коллегам-психологам — нет, а к психиатрам — да.

— Вас называют одной из основательниц российского имиджмейкинга — с тех пор, когда это слово еще и произносили-то по слогам. Вы работали с политиками, с крупными бизнесменами. Есть какая-то специфика имиджевых проблем у знаковых личностей именно в России?

— Да, я стою у истоков, я работала с теми, кто первыми захотели понять, что такое имидж, как надо представлять себя в публичной сфере. Взять хотя бы подготовку к публичным выступлениям: приходят, казалось бы, умные люди, которые обладают огромными возможностями, хотят чего-то добиться, но каким должен быть их имидж, для чего его нужно строить, какую цель они преследуют — вначале все это понять им самим очень трудно. 

— Вы считаете это специфической проблемой российского менталитета?

— Да, но я никогда не ломаю человека, я стараюсь приспособить под его цель те качества, которыми он уже обладает. Проиллюстрирую на конкретном примере.

В самом начале 90-х, когда в СССР впервые проходили выборы ректоров институтов, мой клиент привел своего учителя, проректора по науке крупнейшего московского вуза. Дело было в том, что ректор этого института решил провести выборы нового ректора на альтернативной основе — разумеется, рассчитывая на них победить. Проректор по науке стал одним из трех альтернативных кандидатов. Но он, по мнению моего клиента, совершенно не годился для этой роли: «Марина, это совершенно непубличный человек, кабинетный ученый — ну как он будет выступать? Умоляю, сделай так, чтобы он просто не опозорился». Важно понимать, что тогда это были реальные выборы, честные: люди голосовали по-настоящему, решение принималось на основе настоящего подсчета голосов. 

И вот сидит передо мной доктор наук, профессор, лауреат Государственной премии. Вижу, что все ему в тягость: тратят его время, привели к какому-то психологу, зачем — непонятно. Сидит на краешке стула, спрашивает: «Ну, сколько еще мы здесь будем?» Тогда я говорю: «Знаете, мне заплатили за вас большие деньги, давайте подумаем, как эффективно вместе поработать». Он примерно описал свои ожидания от публичного выступления, и стало ясно, что ему, подобно многим, кажется, что выступать можно только как Ленин на броневике. Повторял постоянно: «Все, что я умею, — не годится». Это, повторюсь, очень российская особенность, нет у наших людей внутреннего ощущения какой-то самоценности, бережного отношения к своей личности. 

Не буду рассказывать о большой работе, которая была проделана. Главное в ней то, что я шла своим путем: мы осознали потребности аудитории, вместе нашли сильные качества, поняли, в чем его преимущества: в умении анализировать ситуацию, глубоком знании проблематики вуза, уважении коллег, в общем — там открылась масса всего.

Начинают всегда с плохого

— Подытожив эту историю, можно сказать, что проблема российского менталитета — в отсутствии целеполагания? 

— Вот именно, точного целеполагания. Не вообще — «душа рвется, хочется чего-то эдакого, какой-то другой жизни», а в отсутствии конкретики, в неготовности сказать даже самому себе: «Мне нужно вот это, это и это». А еще — в полной уверенности, что «у меня точно есть слабости, и я должен их скрыть». Чаще всего я встречаю такие запросы: «Исправьте мои недостатки, я не умею говорить, не умею проводить совещания, конфликтую с людьми…» Начинают всегда с плохого.

— А западный человек, придя с запросом к коучу, начинает с хорошего?

— Я не работала с иностранными клиентами, но присутствовала на интервью, которое проводили коллеги из американской компании RHR International. Так что это не глубокие исследования, а просто мое личное поверхностное наблюдение, но да — западные люди изначально подают себя по-другому…

— Вы говорите: «Не будем копаться в недостатках, найдем сильные стороны». Скажем, клиент — человек целеустремленный, но на пути к цели ущемляет интересы других, наживает врагов. Можно ли укреплять сильные стороны, не работая со слабыми? Не усугубляете ли вы тем самым уже имеющиеся проблемы?

— Все рассматривается в контексте ситуации. Предположим, есть разногласия с партнером. Это частая проблема: начинали бизнес вместе, все было хорошо, и вдруг — конфликт. Мы смотрим, как помочь в его решении. В данном случае целеустремленность, настойчивость, черно-белое мышление выступают уже не как сила, а как недостаток. В чем может быть сильная сторона моего клиента для решения такой проблемы? Интеллект, умение сосредоточиться на общем деле, увидеть положительные стороны партнера.

— Вы часто говорите, что не вторгаетесь в сформированную личность. Но ведь есть объективно плохие, заведомо отрицательные качества характера, которые невозможно превратить в достоинства.

— «Не вторгаемся» означает, что мы не говорим: «Давай тебя переделывать, у тебя вот это плохо, а вот это нужно нарастить». Нет, наша задача сделать так, чтобы человек сам начал разворачиваться к проблеме своей правильной стороной. Если, предположим, ему нужно развить навык публичных выступлений, мы проводим тренинг по проведению совещаний — смотрим в первую очередь, что удается, что — нет. Например, он вдруг понимает, что не уделяет внимания людям, не готов слушать других. Через конкретную задачу и через его силу приводим человека к осознанию слабых сторон. Как будто зажигаем свет для решения конкретной проблемы, опираясь на силу клиента. «Освещаем ситуацию» — это моя любимая фраза.

«Мой бизнес — моя миссия»

— В вашей книге «Бизнес как психология» вы называете ошибочным стереотип, что деловые люди в бизнесе реализуют какие-то комплексы, компенсируют непродуктивность в других областях жизни. Для большинства ваших клиентов бизнес — процесс и результат самореализации. А какую роль бизнес играет для Марины Мелии?

— То, чем я занимаюсь, с одной стороны, бизнес, а с другой, конечно, призвание. Это хелперская профессия, ты помогаешь людям. Человек приходит к тебе на сессию: «Огромная проблема, не знаю, что делать». Мы начинаем анализировать, и после нашей совместной, именно совместной работы я слышу отзыв: «О, теперь прямо как на детской переводной картинке: поводил пальцем — и все, что вначале было мутно, проступает ярко, четко и понятно».

В консультировании существует два диаметрально противоположных подхода. Первый — когда консультант говорит: «У тебя проблема, иди туда, делай то-то и то-то». Здесь хороша такая метафора: представьте, что вы находитесь в темной комнате. Вокруг — какие-то звуки, на вас что-то свалилось, вы споткнулись, упали, ударились. Приходит консультант и говорит: «Все, пойдем со мной» — открывает дверь и выводит вас из темной комнаты на свет.

Мой подход заключается совсем в другом.

Человек может сказать: «Можно сделать из него кабинет». Или: «Я уйду, не хочу с этим возиться». Или: «Мне здесь нравится, место интересное — надо все разобрать и посмотреть, что получится». Или: «Пусть будет, как есть, — оставлю это себе на память». То есть человек вместе со мной анализирует ситуацию и понимает, что ему дальше делать. Я не побуждаю его к тому или иному действию или выводу — «хочу эту кошку оставить», «у меня аллергия» или «я вообще котов не люблю». Просто благодаря мне он видит, что это именно кошка, а не что-то другое, ужасное и непонятное, от чего проще избавиться, убежав из темной комнаты. Очень здорово, когда мой опыт дает возможность помочь, но гораздо важнее, что в результате человек сам принимает решение и получает от этого удовлетворение.

— Когда вы впервые поняли, что, используя вашу метафору, можете «освещать» людям их внутреннее пространство?

— Великую силу слова, обсуждения, моральной поддержки я поняла в 15 лет, когда пошла работать санитаркой в больницу. Пошла, чтобы набрать стаж для поступления в медицинский институт, конкурс там был порядка 30 человек на место, а двухгодичный стаж давал преимущество. Это была больница, где в свое время работала моя мама, настоящий медицинский подвижник. Мама воевала, была полевым хирургом — с папой они познакомились на Ленинградском фронте. После ускоренного курса мединститута оперировала на передовой, ее даже ранили во время операции. То есть романтика медицины сопровождала всю мою жизнь.

Когда я начала работать санитаркой, стала разговаривать с больными. Помню пациентку бабу Наташу — когда я входила в палату, она говорила: «Ой, слава богу, теперь я не умру». Мне эта фраза очень запомнилась, потому что у меня же не было ни таблетки, ни укола — ничего, кроме слова. И она действительно выздоровела. Прихожу, ее выписали, на тумбочке рядом с ее кроватью лежит яблочко: «Это тебе баба Наташа оставила». А я уже мчалась к следующему больному — нужно представить меня в те годы: витальную, энергичную, жизнерадостную.

— Тем не менее изначально вы пошли в медицину, а не в психологию. 

— Да, поначалу я думала, что буду врачом. Но потом стала заниматься спортом, заинтересовалась спортивной психологией и, когда появилась возможность сделать это профессией, радостно пошла изучать ее в Институт физкультуры. За все, что я даю людям долгие годы, они очень благодарны, моя работа прекрасна постоянной обратной связью: я слышу, как человеку помогла работа со мной, чего именно он за счет наших совместных усилий добился. Для меня профессия — не просто бизнес, это моя миссия. Ну и своего рода привилегия: я общаюсь только с теми, с кем хочу общаться, плюс за это мне еще и платят хорошие деньги. 

Внутренняя сила — залог успеха 

— У вас бывали профессиональные неудачи?

— Знаю, что по правилам надо обязательно вспомнить какой-то провал: «Да, помню, был ужасный случай» — пустить слезу и так далее. Нет, профессиональной неудачи, которая бы мучила меня, заставляя снова и снова мысленно к ней возвращаться, не могу вспомнить. Хотя погодите. Была одна. Но не в коуч-консультировании, а в индивидуальном психологическом ассесменте — в моей компании такая работа составляет 75% бизнеса. Это процедура, когда мы по запросу работодателя формируем психологический портрет потенциального кандидата на ту или иную должность и оцениваем, насколько он соответствует предложенной позиции. 

— Это тестирование?

— Нет, мы не используем никакие тесты, мы проводим трехчасовое интервью, после чего даем человеку психологическую оценку его качеств, рассказываем о вариантах направлений развития личности, его возможностях и ограничениях. Потенциальный работодатель получает психологический портрет соискателя со всеми его плюсами, минусами, потенциальными проблемами и на основании этого портрета сам принимает решение, брать ли кандидата на работу. 

— Вернемся к той самой неудаче. Вы лично так оцениваете произошедшее или у него были практические последствия?

— Это и правда была неудача. Мы с коллегой интервьюировали претендента на высокую позицию, связанную с международным бизнесом. Он много лет жил в Америке, потом приехал в Россию. Умный, продвинутый, с хорошим английским университетским образованием, с опытом работы в Америке, то есть подходил по всем формальным показателям. Человек приличный, порядочный, надежный — все это потом подтвердилось, мы не ошиблись. В чем был промах? В том, что я не почувствовала в нем отсутствия энергии, настоящего желания работать на новом месте. У него была тяжелая личная ситуация: сын покончил жизнь самоубийством, и он впал в состояние так называемой улыбающейся депрессии. Я поняла это не сразу — внешне он держался очень хорошо, детально рассказывал, как намерен строить бизнес. Человек действительно искренне хотел работать, но сил, внутренней энергии на это у него не было. 

— А вы ошибочно порекомендовали его на руководящую позицию?

— Нет, мы никого не рекомендуем. Результат ассесмента — портрет человека, а брать его или не брать — решает сам работодатель. Наша ошибка была в том, что мы проглядели вот эту нехватку энергии. Итог был плачевный: человека взяли, а функционировать полноценно он не смог. Через полгода работы на этой позиции он захотел со мной встретиться. Я увидела ясную картину и сказала: «Вы находитесь в депрессивном состоянии. Постоянное напряжение на работе вам только вредит, лучше серьезно полечиться и потом уже взяться за какие-то другие дела». В результате он ушел по собственному желанию, его не уволили.

Не технология бизнеса, а взаимодействие людей

— Можете ли вы на основании того, как клиент ставит задачу, определить срок работы по его запросу?

— Я сторонник краткосрочного консалтинга.

Есть клиенты, с которыми я встречалась один раз, и этого оказывалось достаточно. Есть те, с которыми встречаешься два-три раза, потом проходит год или три-четыре, они приходят с другим запросом. Есть клиенты, у которых постоянно появляются новые бизнесы, и они сразу приходят к нам — разобраться, расставить приоритеты. 

— Можно ли решить задачу, связанную с успехом в бизнесе, не обладая хотя бы базовыми знаниями о том, как этот бизнес устроен?

— Занятия моих клиентов невероятно разнообразны: банки и сельское хозяйство, авиационные компании и медицинские клиники, стекольное производство и солодовенные заводы. Совсем не погружаться нельзя, нужно понимать как минимум ключевые моменты: где реперные точки функционирования бизнеса, в чем основные критерии успеха, какие могут возникнуть проблемы — проводя ассесмент организации, мы во все это так или иначе вникаем. Но слишком детальное погружение в технологию бизнес-процессов нам не нужно. Мы, скорее, смотрим на взаимодействие между людьми, это главное. Взять, например, «Форд». Допустим, мы говорим про конвейер как основу производства. Мне нужно понять, в чем суть работы конвейера, какие люди в состоянии на нем эффективно трудиться, как ими управлять. А уж какие детальки они там собирают — абсолютно неважно. Или, например, мой клиент — владелец крупной аграрной компании, огромного холдинга. Мы проводим интервью с руководителями сельскохозяйственных предприятий, вникаем в специфику их работы, понимаем, чем она отличается от работы, скажем, руководителя элитной медицинской клиники. Для этого нам и нужен наш интеллект, наш общий уровень развития. 

О родителях и детях 

— Занимаясь коучингом для крупных бизнесменов и политиков — взрослых состоявшихся людей, вы в то же время пишете о родительских проблемах. Ваши книги «Главный секрет первого года жизни», «Наши бедные богатые дети», «Отстаньте от ребенка!» стали бестселлерами. Как вам удается профессионально поддерживать такой разброс сфер деятельности?

— Дело в том, что я абсолютно практический человек и отвечаю на запросы клиентов. В начале 90-х все хотели уметь проводить собеседования, публично выступать, понимать, что такое команда, как найти партнеров, как нанимать и увольнять. Люди ничего не умели, их всему надо было учить, соответственно, мои книжки были про это. Потом начались вопросы «а как же я?», «это успех или что?», «для чего я к этому стремился?». Тогда появилась моя книга «Успех — дело личное», в ней я описывала, что и счастье, и успех у каждого свои, разъясняла понятие «экзистенциальный вакуум» — все это было востребованно. Затем у тех, кто учился по моим книгам, подросли дети. В какой-то момент практически каждое мое консультирование выходило на детские проблемы. Начинали все с большого: «Покупать ли мне новую компанию? Открывать ли это предприятие? Делить бизнес с партнером, или оставаться с ним?» — а через пять-десять минут разговор неизбежно сползал к детям. И я поняла, что эта проблема очень важна.

— То есть детской психологии не касаетесь?

— Абсолютно нет. Всегда подчеркиваю — я не детский психолог. Когда я говорю: «Задайте ребенку границы, сказали нет — продолжайте говорить нет» — и так далее, я говорю это для родителя, для взрослого.

— С вашими собственными детьми вы успешно реализовали эти подходы? 

— Да, с детьми мне повезло. У меня их трое, и все занимаются тем, что им нравится. Это, я считаю, самое важное. Старший — Алексей — по первому образованию преподаватель физвоспитания, мастер спорта по стрельбе из пистолета. Потом он окончил Финансовую академию, работал бизнес-аналитиком. Но его всегда влекла история, он пропадал в архивах, в результате родилась очень глубокая книга по военной экономике с 1921 по 1941 год. Потом занялся фотографией: шесть лет ездил в Турцию, исходил ее всю и опубликовал великолепный фотоальбом «Север Турции». Параллельно начал работать волонтером в РДКБ. В результате стал интересоваться педагогикой аутизма, сейчас работает в Центре лечебной педагогики и преподает в Высшей школе экономики. Написал блестящую книгу «Мир аутизма: 16 супергероев», является одним из лучших специалистов в этой сфере. 

Второй сын — Илья — тоже вначале учился в Институте физкультуры, он мастер спорта по теннису. Потом получил финансовое образование, но со временем почувствовал новое стремление — делать мир красивым. Начал заниматься большими проектами, но скучное слово «девелопер» ему не нравится, предпочитает называть себя «архитектор проектов». Моя квартира тоже сделана им, благодаря чему я имею красивое, эстетически выверенное пространство. Он полностью занимался нашей виллой с фресками Жана Кокто, это невероятно интересный проект.

— Расскажете подробнее? 

— Виллу Санто-Соспир на мысе Кап-Ферра мы выкупили у наследников семьи Вейсвеллер, которые владели ею с 1946 года. В свое время хозяйку навестил выдающийся художник Жан Кокто и остался там на 12 лет. Он и расписал стены виллы фресками.

Хотим полностью сохранить убранство, добавить интересные работы современных художников. Дом останется частным, но будет площадкой для культурных событий — за то время, что мы им владеем, здесь уже прошел целый ряд концертов и выставок. Нашей семье важно, чтобы вилла Санто-Соспир сохранила утонченную атмосферу интеллектуального и культурного салона. Этим и занимается мой сын Илья.

— Дочь Марина — ваша коллега и партнер — похоже, пошла по вашим стопам, избежав разве что физкультуры.

— Да, она росла в другое время, чем ее старшие братья. Марина имеет три высших образования, из которых первое — банковское дело. Конечно, она-то хотела выбрать психологию, но это был единственный раз, когда я сказала нет. Я убеждена, что сразу после школы, в 16 лет думать, что ты разбираешься в людях, — это смешно. А уже получив экономическое образование, Марина поступила на клиническую психологию в МГУ, потом — на россохинскую магистерскую программу в Высшей школе экономики. Сегодня это прекрасно подготовленный талантливый специалист, генеральный директор нашей компании «ММ-Класс». Вот, собственно, все о моих детях.

— Звучит, прямо скажем, безупречно. Тем не менее, оглядываясь назад, вы хотели бы что-то изменить в своем подходе к их воспитанию?

— Пожалуй, единственное, в чем я была неправа, — пошла на поводу, когда они отказались учиться музыке. Начали, немножко попиликали: «Все, мы не хотим». — «Ну, не хотите — не надо». Считаю, что обокрала их эстетически, и очень жалею об этом. Сейчас они любят музыку, прекрасно в ней разбираются, могут куда-то специально полететь послушать оперу, но базовой музыкальной составляющей в жизни я им не дала. 

Успех у каждого свой 

— К вам на консультацию идут только с бизнес-проектами? А с проблемами несчастной любви? С проектами «сохранить семью», «найти мужа»? Вы не про женское счастье?

— Нет, это точно не ко мне. «Найти мужа» — в такие проекты я вообще не верю. Сохранить семью или уйти из семьи — другой вопрос, это проблема выбора, и такие вещи мы обсуждаем, конечно.

Когда слышу: «Желаю тебе простого женского счастья» — мне всегда как-то неловко за говорящего. Что это вообще такое — женское счастье? У меня есть муж, дети, успешный бизнес, но я совершенно не считаю, что это обязательные составляющие счастья. И люди, которые постепенно это понимают, в том числе и с моей помощью, начинают доверять себе, прислушиваться к тому, чего на самом деле ищут и желают. Не все хотят быть замужем, представления о счастье у каждого свои. Как и успех у каждого свой, он не исчисляется количеством квадратных метров, детей или денег на счете. Чем меньше людей идет на поводу этих стандартных представлений, тем лучше.

Массовый коучинг — огромный вред 

— Не у всех есть деньги на индивидуального коуча высокого класса. В ряде интервью вы довольно критически отзывались о массовых коучингах. Что в них плохого и есть ли что-то хорошее? 

— Плохое — то, о чем мы с вами только что говорили: единые стандарты. Каждому человеку нужно свое, разными могут быть даже нюансы терапии и консалтинга, не говоря о каких-то базовых подходах. Кому-то нужна карьера: надеть с утра костюм, галстук и начищенные ботинки, прийти в офис, проехаться на прозрачном лифте, сесть среди таких же трудоголиков — и человек счастлив. А для кого-то счастье — сесть дома у компьютера и начать писать роман, а еще лучше — его закончить. Для кого-то счастье — помогать другим. Люди идут за мизерную зарплату работать в хоспис или благотворительный фонд, и они счастливы. То есть каждому — свое.

Каждый к чему-то стремится, каждый имеет собственное представление и о деловой жизни, и о личной. Мы уже говорили с вами о том, что счастливая жизнь — не обязательно семья и дети, это именно жизнь личности. Так вот, этой личности надо как-то уделить внимание, разобраться, чего требует твоя собственная индивидуальность. А во время этих массовых мероприятий, где надо махать руками, петь хором, кричать со всей толпой «Yes!» — когда о себе-то подумать? Неплохо, конечно, вместе со всеми потанцевать, но для этого достаточно сходить на дискотеку, не обязателен массовый коучинг.

Благотворительность и собственное достоинство

— Вы председатель попечительского совета фонда «Дом с маяком». Насколько сегодня в процессе работы с состоятельными клиентами вам кажется возможным если не вовлекать их напрямую в благотворительность, то, по крайней мере, открывать им глаза на такие проекты? 

— Я считаю это очень правильным. Во все времена обеспеченные люди помогали слабым: когда тебе много дано — здоровья, сил, денег, — поделись с тем, у кого всего этого меньше. Особенно — с теми, кто сам вообще ничего не может, если мы говорим о фонде «Дом с маяком», о детском хосписе. Там не лечат болезнь, но создают условия, чтобы ребенок с онкологией и его близкие могли жить максимально нормальной жизнью. Исполняют детские мечты, дают передышку родителям, поддерживают семью после утраты ребенка — кому же помогать, если не таким проектам? Помощь такого рода очень хорошо развивает чувство собственного достоинства. 

— То есть вы конкретно рекомендуете своим клиентами тратить деньги на благотворительность?

— По крайней мере, делаю так, что они начинают с интересом к этому относиться. Стараюсь привлекать к этому жен предпринимателей, которые часто не работают, ищут, чем бы заняться. Были клиенты, которые до прихода ко мне не знали о существовании «Дома с маяком», а сейчас многие из них помогают финансово — таких у меня не два, не три, а гораздо больше.

Соблюдать границы и жить со смыслом

— Как изменились запросы клиентов в период эпидемии коронавируса? Какие проблемы обострились в изоляции?

— Проблемы есть у всех, и их количество растет. Нас всех угнетает неопределенность, психологически это тяжелое состояние. Мы совсем мало знаем про этот вирус. Мы не до конца понимаем, почему сидим взаперти. Мы не знаем, когда изоляция закончится. Эти аспекты неопределенности усиливают тревожность у всех без исключения, неважно, мои это клиенты или нет. Это первое. Второе — замкнутое пространство. Неважно, загородный это особняк или трехкомнатная квартира в городе, важно то, что ты оказался там не по своей воле. Третье — коммуникация. Люди, привыкшие к динамичному образу жизни, к бесконечным поездкам, перелетам и путешествиям, оказались запертыми в одном пространстве с близкими, пусть самыми любимыми, но с которыми они никогда раньше не проводили так много времени в тесном контакте. Все эти факторы ведут к росту тревоги, а рост тревоги может вызывать самые разнообразные поведенческие отклонения. Кто-то начинает пить, кто-то — ругаться с близкими, растет домашнее насилие, в том числе над детьми, происходит много не самого хорошего.

— В чем вы видите главную опасность самоизоляции?

— Не выдержать тревоги. Человек срывается, и последствия могут быть любыми: психосоматика, испорченные отношения, необратимые поступки. Именно поэтому очень важно соблюдать личное пространство тех, кто рядом. Мягко отстаивать свои личные границы и не нарушать чужих. О чем нам говорят «Колымские рассказы» Шаламова, тексты Солженицына, воспоминания людей, отсидевших в лагерях и тюрьмах? О том, что ни в коем случае нельзя начинать разговор на тему, которая раздражает другого человека, а если он уже раздражен, тем более не надо эту тему развивать. То есть опять — соблюдать границы.

Второе, что очень важно: сформировать свой график, свое расписание, направить волю на то, чтобы регулярно делать или хотя бы пытаться делать то, что мы делали бы в нормальных условиях.

И третье — делать что-то со смыслом. Вспомним австрийского психиатра Виктора Франкла: он был узником нацистского концлагеря, выжил и после освобождения за девять дней написал книгу «Сказать жизни «Да!». Важнейшая ее мысль состоит в том, что у жизни есть потенциальный смысл в любых условиях, даже самых горьких. Франкл приезжал в Москву, я слушала его лекцию в МГУ с настоящим восхищением. Он рассказывал, что, сидя в лагере, представлял, как будет писать эту книгу. А когда писал книгу, представлял, как будет читать лекции студентам. Его учение — логотерапия — и есть лечение смыслом: все, что вы делаете, что происходит с вами здесь и сейчас, надо наделить смыслом. Франкл, кстати, тоже говорил, что мы должны учитывать опыт узников: самое бессмысленное, что можно делать в концлагере, это осуждать действия администрации. О том, чего мы не можем изменить, не надо говорить с утра до вечера.