Сергей Филатов: «Боюсь разворота в развитии страны»

Про корни

Папа у меня беспризорник — после Гражданской войны его подобрали чекисты и отправили в коммуну. О своих родителях он вообще ничего не знает. Были еще два брата и одна сестра — как-то они после войны постепенно друг о друге узнали. После коммуны папа пошел на завод «Серп и молот», который над этой коммуной шефствовал. Работал в вальцетокарной, на токарном станке — когда у прокатного стана изнашиваются валки, их нужно обтачивать.

Мама моя Мария Арутюновна — чистокровная армянка, рожденная в Тифлисе. Когда начался геноцид и их стали вырезать, они бежали в Персию, потом вернулись и осели в Москве. Мама пришла на «Серп и молот» работать волочильщицей. Я на этой работе женщин вообще никогда не встречал. На заводе делали специальную сталь — пружинную, как правило, очень твердую, очень непослушную, ее нужно было заправлять в фильерки, для того чтобы ее волочить. И, конечно, поразительно совершенно, чтобы женщина… Мама со своей активностью быстро выбилась в бригадиры. Ее первый муж, от которого родилась моя старшая сестра Тамара, был партийным работником, он умер от туберкулеза в 34-м году. Папа встретил маму, когда она была комсомольским вожаком — красавица в красной косынке ударницы труда. Потом мама работала в библиотеке, потом — директором Дворца культуры завода. Имела значок «Ворошиловский стрелок», летала на самолете… Наверное, я больше мамин сын — характером, работоспособностью, энергетикой. А от папы взял умение общаться с людьми. Папа был хулиганистый, матерщинник страшный, но у него художественная матерщина была. Придумывал много частушек, анекдотов — когда гости были в доме, женщины под столом валялись от смеха. Я, честно говоря, не встречал никого, кто так умел держать аудиторию, как он… удивительно. В президиуме всегда просили, чтобы Филатов говорил последним — после него было трудно выступать.

Про детство

Жили мы на Волочаевской, недалеко от завода «Серп и молот» — это был Дом ударника, мама получила там комнату. Рядом были склады, которые немцы в первые дни войны начали бомбить. Мне было лет шесть, я катался на велосипеде и попал под бомбежку — меня контузило, я до сих пор буквы «ш» и «р» не говорю. И скула уходила вот так — вправо. А потом мы уехали в Мары — это Туркмения, недалеко от Ирана. Помню, что все время уходило на поиск еды и тепла.

Про учение

Мама очень любила общественную работу — это, можно сказать, была ее жизнь. А я стал секретарем комитета комсомола завода «Серп и молот» — огромная организация, 1400 человек, а мне 20 лет — несоизмеримые совершенно вещи. Мама попала в мое подчинение, и однажды произошел у нас такой разговор: «Сережа, я всю молодость провела на общественной работе, устраивала массовки, субботники, сбор металлолома, еще что-то. А были люди — папочку подмышку, и учиться. Сегодня один — главный инженер, другой — начальник цеха, а я осталась без образования. Воспитатель общежития — вот мой потолок». Это был единственный раз, когда она о горечи своей проговорилась, до этого никогда никому не жаловалась. И я ее послушал — ушел из комитета комсомола и пошел учиться. Окончил техникум, но меня тянуло в науку. Я понимал, что со средним техническим образованием там делать нечего. Окончил МЭИ и после окончания мне сразу предложили уехать на Кубу, советником.

Про друзей

Рядом со мной всегда были комсомольские вожаки разного уровня. Вместе справляли праздники, вместе куда-то ездили, из этого круга у всех оказались жены. Когда я работал в правительстве, все поменялось. Ельцин любил людей веселых, находчивых, преданных таких. И среди этой когорты как раз были те, кому я не очень доверял: они были далеки от идеалов, с которыми я пришел во власть. Как показал опыт, я был прав — когда не стало Ельцина, все их нутро сильно проявилось. Настоящие друзья меня никогда не подводили, а вот партийные работники предавали. Хотя Борис Николаевич всегда меня немножко оберегал. Конечно, когда я возражал против «Указа 1400» (от 21 сентября 1993 года «О поэтапной конституционной реформе», приведший к противостоянию с парламентом.— «О»), у нас не то чтобы испортились отношения, но я замечал, что он это помнит. Хотя не сказал бы, что перестал доверять: сам предложил мне в его штаб войти. С дочерью его, Таней, у меня особых отношений не было. Думаю, тут имел значение Юмашев — у него что-то, наверное, было отрицательное ко мне. До определенного момента я получал от Тани поздравления, улыбки, а сломалось все, когда мне поручили создать группу из двухсот доверенных лиц президента. Я показал список Наине Иосифовне и Тане, они посмотрели и, в общем, не одобрили тех, кто всегда активно работал с Борисом Николаевичем. Время было такое — все, кто был к нему близок, быстро теряли авторитет, против них направлены были, как правило, стрелы оппозиции. Но я все равно считал, что они должны быть доверенными лицами. Таня с Наиной Иосифовной требовали их исключить, я не согласился. И какой-то перелом в отношениях, небольшой, но наступил.

Я какие-то вещи тяжело прощаю тем, кто был близок. Некоторым до сих пор простить не могу, что их поведение повлияло на развитие событий. Сближаюсь с любым человеком, уважаю чужие взгляды, но, если вижу, что человек подкапывается, пытается использовать ситуацию — очень к этому тяжело отношусь.

Про любовь

Мы с Галей познакомились очень интересно. У нас в техникуме был преподаватель математики, Яков Иванович, талантливый очень педагог. Я помогал ему на экзаменах, он мне давал контрольные работы для проверки — у меня с математикой хорошо было. И вот один раз, это был 52-й год, сижу я в комитете комсомола, открывается дверь, и Яков Иванович вталкивает девочку. Говорит: «Разберись с ней, Сергей, она мешает вести урок». Это была Галя, моя будущая жена. Постепенно стали выкристаллизовываться наши с ней отношения, на что сильно повлияла Галина мама, которая очень болела и рано умерла: она один раз меня увидела, и наказала Гале — «будь с Сережей». Я в основном проводил все вечера у них — там, где сейчас «Президент-отель», стоял их дом пятиэтажный. Оттуда последним троллейбусом уезжал, на Таганке в круглосуточном гастрономе покупал французскую булочку и шел домой, на Волочаевскую. В определенный момент мама меня позвала: «И долго ты будешь так ходить? Не пора ли подумать о свадьбе?» Ключевые события в моей жизни происходили под маминым влиянием.

Не представляю, как сложилась бы жизнь, если бы не было Гали. Меня в ней привлекало, что она очень сильно держалась за свое дело — не поддавалась тому, чтобы стать домохозяйкой. Во-вторых, конечно, чисто женские качества. Я вообще всегда говорил, что мы нравственность потеряем через девушек, девочки должны держать моральный уровень — и в стране вообще, и у мужиков. Так вот, Галя очень собранная всегда была, строгая. Хотя я ее ревновал, конечно. Уезжаешь в командировку, думаешь: с кем она, что она там? Ну а как не ревновать?

Про успех

Я успешный? Не знаю. Мне кажется, мог бы большего добиться, если бы не я сам: слишком часто сдерживал себя, чтобы не сделать еще один дополнительный шаг. Не только как политик — я же в науке тоже остановился на самой вершине, когда получил Государственную премию в области металлургии и начал работать над программами, которые до сегодняшнего дня считаются самыми-самыми важными. Очень многие дела остановились, когда распалась наша команда — один погиб в автомобильной катастрофе, один спился, один ушел в политику. Но мой самый большой успех, думаю, это создание Конституции. Ну и подготовка Основных направлений. Понимаете, у меня было видение, как построить государственную службу, местное самоуправление. Было видение, вообще говоря, какая должна быть Конституция. Но уже вот на высоких этих постах я, к сожалению, понимал, что положение безвыходное — наше дело будет угроблено, потому что мы будем вынуждены уйти. Мы попали в свою ловушку, когда боролись за демократию: демократия предполагает смену. А в то время смена гарантировала, что все результаты, которые мы получили, будут ликвидированы. В нашей стране один крупный недостаток на протяжении веков: нет преемственности. Те, кто приходит к власти, не оглядываясь, начинают строить новое. И все, что мы подготовили — и в рынке, и в политической системе,— все оказалось сломанным.

Про свободу

Когда мы говорили о свободах, мы говорили о свободе выбора, о свободе перемещения, о свободе слова. И эти свободы нельзя рассматривать без отрыва от закона. Если у вас нет конституционных гарантий этих свобод, о чем говорить? Их государство обязано защищать. Я должен иметь возможность свободно уехать в другой город, поселиться и жить там. Но власть начинает думать: подождите-подождите, как это он уехал? А как его искать в случае чего, полиция что будет делать? Давайте введем регистрацию. Мы прописку убрали, а они придумали слово «регистрация», но суть осталась та же самая. Самая страшная проблема в нашем государстве — полицейские службы, которые для себя любым путем выбивают такие условия, при которых всегда будут на коне. Пожалуйста, пример сегодняшний. Сейчас хотят у нас у всех взять биологические данные. Да, в Америке берут, но не у всех — берут у тех, кто оказался в полицейском участке с определенной статьей, берут при въезде, защищая свою страну. Но это немножко другое. Это не то, что вы должны будете с определенного возраста прийти в участок и сдать отпечатки пальцев, вы в компьютере и вас ни с того, ни с сего могут в любое время дернуть.

Сейчас главная задача — просветительство, нужно серьезно разъяснять, что такое Конституция, почему Конституционный суд перестал ее защищать. Это очень хорошо Ходорковский сделал в своей открытой школе. И то, что делается сегодня «Открытой Россией» — это один из путей. Я допускаю, что Михаил Борисович когда-нибудь вернется в политику. Мне бы хотелось, по крайней мере, это один из лидеров, которых я вижу на будущее.

Про Бога

Мне однажды сказал патриарх Алексий, когда я сидел рядом с ним, а креститься не мог: «Сергей Александрович, не торопитесь, все придет». Я всегда чувствовал внутреннюю потребность общения с ним, мы как-то понимали очень друг друга. Трудно себе представить сотворение такого мира без высших сил, да? К этому каждый по-своему относится. У нас умеренная вера в семье, но вот старшая дочка — очень верующая, она вглубь ушла, как и моя сестра в свое время.

Сегодня церковь пытается, чтобы вся вера была на нее направлена, а не на Бога. После прихода нового патриарха церковь, я думаю, приносит много вреда. Они пытаются общество собрать, ищут какие-то скрепы, но эти скрепы все несовременные и очень пахнут ангажированностью. Я несколько статей написал довольно крутых, выступил против них… Они тогда сказали, что многонациональность — грех, многоконфессиональность — грех, разделение властей — грех. Ну я им привел слова патриарха Алексия на инаугурации Бориса Николаевича: он говорил все наоборот. Говорил, что преобразование страны начинается именно с этих элементов. То есть был за демократичность. Недавно у нас на форуме молодых писателей выступал Лисовой, который тесно связан с РПЦ. Он говорил, что мы уже готовы чуть ли не новое государственное устройство России построить — империю. Я его спросил, какие основные черты империи. Он назвал те, что у любого государства должны быть: ответственность, нравственность, порядочность. А для чего тогда империя? Оказывается, для того, чтобы народ любил самодержавие и власть, был полностью им предан, чтобы они могли творить, что хотят. Нас всех давно пытаются поставить на поклон Церкви, либо власти. Как и с Крымом. Население здесь вообще ни при чем. Власть нарушила главные принципы демократии — открытость, правдивость, информированность. Если мы людям будем давать одностороннюю информацию, особенно в виде пропаганды, мы всегда будем иметь 86 процентов поддержки.

Про страх

Я очень боюсь разворота в развитии страны. Нет сил сопротивления, нету. В Государственную думу пришли люди, принимающие законы, от которых у нас волосы шевелятся, но мы ничего сделать не можем. Меня пугает это и по-человечески, и как результат, с которым мы уходим из этой жизни. Страшно, что практически все завоевания нашей команды полностью разрушены.

Про детей

Марина и Маша обе должны были состояться как инженеры, старшая — по моей специальности, младшая — по специальности мамы. Что на самом деле могло бы из них получиться, трудно сказать, 90-е годы тоже изменили их жизнь. Думаю, получились бы хорошие специалисты. Но нашли они себя в семье, нашли себя в деле. Никогда особо с нами не советовались, как строить жизнь, смотрели на нас и самостоятельно решали. Я надеюсь, что дух, который в нас живет, перекинулся к ним. В свое время они очень любили, когда я им что-то рассказывал. А сейчас они за меня, наверное, побаиваются — что лишнего скажу. Но жизнь показывает, что я оказываюсь прав во многих отношениях.

Три слова о себе

Наверное, главное мое качество в том, что я работоспособный человек. Не могу без дела сидеть вообще. Я пессимист, но на будущее смотрю все-таки с оптимизмом. Мне кажется, в конечном итоге мы вырулим. Еще — я компромиссный. И обо всех столкновениях, которые были у меня, в конечном итоге жалею: это потерянное время, а главное — потерянные силы. Хотя, если есть шаг вперед, который нужно сделать, а я его не делаю, то часто об этом сожалею. Вот, например, вы спрашивали, как отнесся Борис Николаевич к тому, что я противился «Указу 1400». Я только высказал ему, а надо было идти дальше, надо было воспрепятствовать. Но что-то меня тормозит. Может быть, знаете что? Часто, когда Борис Николаевич что-то делает, это вызывает отрицательную реакцию — у меня тоже. Но проходит время, и ты понимаешь, что он был прав. Увидел дальше тебя, построил лучше тебя. И страх, что, может быть, и на этот раз ты ошибаешься,— он останавливает.

https://www.kommersant.ru/doc/2668997